Жрица голубого огня

– Предатель! – простонала Аякчан. – Не надо было тебя кормить!

Послышался тихий посвист, краем глаза девочка успела увидеть что-то вроде взвившейся над ней серой змеи… и жесткая ременная петля захлестнулась у нее на горле.

В тишине и молчании, будто юер – неупокоенные духи мертвецов, – над девочкой нависла пятерка родичей. За ними, шумно пыхтя и отдуваясь, ковылял отец. Сквозь вертящиеся перед глазами лазурные огненные колеса Аякчан видела, как трясется от гнева его жирное лицо.

– На весь Сивир меня опозорить вздумала?

Волна боли заставила Аякчан забиться на стягивающей шею веревке – разъяренный отец с размаху пнул девочку ногой в бок.

– Не бывало еще такого в земле Саха, чтоб дочь отцу не повиновалась, чтоб невеста от выбранного жениха бегала! – Новые удары один за другим обрушивались на корчащуюся в снегу девочку. – И не будет, слышала, ты! – Жирный отцовский кулак ткнулся Аякчан в губы. – А ну-ка, парни! Волоките ее обратно в стойбище!

Захлестнутая на шее веревка натянулась, и Аякчан волоком потащили по снегу. Твердый, как устоявшийся лед, кожаный ремень впился ей в горло. Аякчан попыталась вдохнуть – но с каждым рывком веревка сдавливала шею все сильнее. Девочка поняла, что задыхается. В груди, в голове, во всем теле расползалось убийственное жжение. Она судорожно разевала рот, чтобы позвать отца – она не станет убегать, она будет покорной! Но из синеющих губ вырвалось едва слышное сипение. Аякчан попыталась слабеющими пальцами ухватить ременную петлю – но над ее головой послышался лишь глумливый смех, и беглую невесту поволокли дальше. Ни единой капли воздуха больше не просачивалось в ее грудь. Перед глазами встала сплошная чернота, разрезаемая ярко-голубыми сполохами, когда она, бьющаяся на веревке, стукалась об корень. Она сейчас умрет!

Раздирающее тело жжение хлынуло в руки. Ладони стали как пылающие куски металла, что Аякчан видела в кузнице. Кончики ногтей царапнули сжимающий горло ремень…

Тиски на шее исчезли. Сладкий, как мед, воздух потек ей в грудь. Полузадушенная Аякчан лежала на снегу, заходясь в хриплом кашле и содрогаясь…

– Эй, хозяин, девчонка с веревки сорвалась! – крикнул кто-то из родичей.

– Ну так затяни снова и волоки ее дальше! – злобно рявкнул отец.

Парень с веревкой шагнул к девочке…

Нет! Только не это! Не надо! Ни единого слова не проходило сквозь перехваченное спазмом горло. Аякчан вскинула ладонь, напрасно пытаясь оттолкнуть надвигающегося на нее мужчину…

Волна сверкающего, как небеса на Заре, Голубого огня хлынула у нее из руки. Послышался вопль. Аякчан судорожно заморгала от вспыхнувшего перед глазами лазурного сияния…

Громадная ель, вся от корней до макушки охваченная Голубым пламенем, пылала, с треском выбрасывая в небеса длинные синие сполохи. В снегу с воплями катался тот самый парень с веревкой, пытаясь сбить пляшущие на его спине языки Огня.

– Ты что это делаешь? Ты как… – отец бежал к ней.

– Нет! Не подходи! – Аякчан попятилась от него…

Клуб Голубого огня с треском разорвался у ног отца, заставив его с воплем отпрянуть. Беспорядочные Огненные шары разлетались во все стороны. Громадные таежные ели вспыхивали, как сухой хворост. Визжа от ужаса, уворачивались от жалящих искр псы. Горящая ветка, затрещав, свалилась на отца сверху. Тающий снег растекался хлюпающей массой, налипал на торбоза, не давая ему бежать. А среди вздымающихся султанов горячего пара замерла Аякчан, и синие тени плясали на лице девочки, превращая его в маску вырвавшегося из-под земли чудовища-авахи.

– Убейте ее! Убейте ведьму, пока она нас всех не сожгла! – завизжал отец.

Сородич выхватил из-за пояса нож, замахнулся… Тонкая, как игла, нить Голубого огня слетела сверху, коротко ужалив его в макушку. Сжимая бесполезный нож в кулаке, мужик опрокинулся навзничь. А потом на пылающие деревья обрушилась вода, сбивая Огонь с ветвей и втаптывая его в землю.

Аякчан почувствовала, как под скользящими по коже потоками что-то неистовое, яростно рычащее внутри ее захлебывается, гаснет с недовольным ворчанием. Она задрала голову. Плеща тугими, как из ведра, струями воды, над верхушками тлеющих елей колыхалась туча. На ней, зарывшись ногами в кудлатый туман, стояла женщина. Лицо ее было странным – не старым и не молодым, словно для него вовсе не существовало времени, смены Дня и Ночи. Аякчан оно показалось самым прекрасным лицом на свете, как у небожительниц-аи из песен олонхо!

Черные длинные брови ее,
Будто черные с серебром
Камчатские соболя.
Белая шея ее стройна;
Красивые губы ее
Красны, как ягодный сок…

Короткая белая рубаха была небрежно скреплена на плече громадным сапфиром. Из-под прикрывающего голову белого шарфа выбивались коротко подрезанные ярко-голубые пряди. Но даже и без этого было ясно, что перед ними жрица Голубого огня – в тонких изящных пальцах она небрежно комкала веселый шарик сияющего Пламени.