Жрица моря

— Думаю, то же самое относится к природным силам, — сказал я. — Мы пытаемся исследовать их с помощью того, что гордо называем собственными моральными устоями, — и тонем в этом.

Мы медленно спустились по росистой траве; тысячи кроликов, кормясь, шуршали вокруг нас. Роса была единственным источником влаги, доступным для этих животных — но они, по-моему, не имели ничего против.

Спустившись к форту, мы затем прошли на скалу к утесу. Этой ночью прилив был очень низким, так как в это время фазы луны и солнца совпадали.

— Уилфрид, — обратилась ко мне Морган Ле Фэй, — а что если мы зажжем сигнальный огонь там?

Посмотрев в указанном ею направлении, я увидел большую, плоскую, напоминавшую стол скалу, очевидно искусственного происхождения; она немного возвышалась среди валунов линии прибоя. Сейчас был пик отлива, а через полчаса его должен был сменить прилив, так что терять время было нельзя. Морган работала наравне со мной, несмотря на ее замечательную шелковую блузку цвета морской волны, и вскоре мы сложили целую кучу можжевеловых веток вперемежку с кедром и сандаловым деревом. Мы сложили дерево в форме пирамиды, согласно древнему обычаю, и лишь только легкий ветерок у края скал, слегка поменяв направление, задул в обратную сторону, поднесли к костру спичку.

Как всегда, можжевеловые ветки вспыхнули хорошо; языки пламени запрыгали по дереву, выбрасывая фонтанчики искр, — это всегда характерно для горящего можжевельника. В самой середине костра все большим жаром разгорались куски кедра и сандала, и ароматный дым клубился над морем.

Неожиданно легкий, серебристый язык волны, перепрыгнув через край скалы, достиг пылавшего костра; ответом на это было яростное шипение — и в то же мгновение идеальный круг пламени был заключен в черную рамку, превратившись в причудливое подобие луны. Решив, что этого достаточно, море несколько приутихло. Затем, повинуясь подымавшемуся приливу, другая волна скользнула на скалу. Громкое шипение и клубы пара поднялись от разъяренного костра, а затем мы увидели удивительную картину — самый верх пирамиды продолжал гореть, окруженный огнем и клубами пахучего дыма, а внизу уже вовсю плескалась вода.

Прилив все поднимался, но вершина пирамиды горела все так же неукротимо — морю будет нелегко принять жертвоприношение и поглотить свою жертву. Наконец упорная работа волн подточила основание костра, и тут же факел пирамиды обрушился в темную подстерегавшую его воду; взлетели снопы искр, горящие ветки с шипением падали в воду — и вновь, под дуновением легчайшего ветерка я почувствовал тот запах из моего сна, кисловатый запах горящего дерева, потушенного соленой морской волной.

И тут я понял роль моря как источника всего сущего. Я видел, как оно нагромождало из осадочных пород скалы и разрушало их, и оставляло за собою сушу; я видел, как медленно появлялись первые лишайники, и как разрушающее действие погоды превратило камень в почву; я видел, как море, поднявшись, поглотило это все, как первобытную слизь, и как эта слизь дала начало росткам первой жизни. Я видел, как жизнь произрастала из этой слизи, и выходила на сушу, и обрастала лапами и крыльями. Теперь я знал, почему Морган боготворит море — именно оно создало все вокруг, будучи ближе всех к Первозданному.

Этой ночью я не мог заснуть; я сидел на кровати и курил сигарету за сигаретой, наблюдая закат луны. Она заходила такого же мутно-медного цвета, какой и взошла, так как над водой собралась плотная дымка. Я подумал, что погода собирается меняться.

Возможно, созерцание сверкающего диска Луны загипнотизировало меня, ибо вдруг с большой четкостью я начал различать природу начала вещей. Я вспомнил греческое выражение «panta rhei» и то, что Рея считалась матерью богов. Я вглядывался в бесконечные глубины межзвездного пространства и видел, как из него возникает фонтан: подобно жидкому лунному свету, он бил бесконечно щедрым ключом воды. Мне подумалось: это и есть Перворождение. Я наблюдал, как жидкий свет собирался в огромных размеров водоем где-то в глубинах Космоса. Я видел, как в нем возникали течения, и как течения превращались в водовороты, и как из спирального вращения зарождались солнца. Мне было известно, что у воды было два состояния — она могла течь или стоять, и лишь спокойные воды могли дать рождение жизни. Усвоив, что начало вещей отражается во всей их природе, я готов был поклясться, что и в нас эти энергии должны были течь и собираться в глубокий водоем и что все это подчинялось лунному ритму. И вспомнил я, что мужчине по природе своей надлежало быть преимущественно динамичным, наподобие Первого Извержения; и что преимущественно женская натура имела свойство собираться в глубокий водоем, давая начало жизни. Знал я также и то, что все это подчинялось переменному ритму, который мы, возможно, позабыли.