Жрица моря

Приближалось наше первое Рождество вдвоем, о котором я давно думал со страхом. Этот праздник был одновременно годовщиной ухода Морган — я так и не смог назвать это смертью, так как не был уверен, мертва она или нет — и рождественские колокола и колядки ассоциировались в моем мозге с теми тяжелыми днями. Кроме того, мне нужно было устроить рождественский праздник для Молли. В городе мы везде чувствовали себя париями. В обычном состоянии это не огорчало ни меня, ни, думаю, ее (во-первых, по причине ее отца, а во-вторых — по причине отчима); но ближе к Рождеству это чувствовалось все заметнее: каждый желал другому мира и добра, в то время как сам был этого лишен. Я даже думал, что если в этом году сестра вновь пригласит меня на вечеринку «Союза девушек», то я, наверное, соглашусь. Но даже она не вспомнила о нас! Она так никогда и не простила мне, что я, избив ее, отказался идти в тюрьму.

Я зашел в банк, чтобы взять немного наличных на время праздников; кассир сказала мне, что меня желает видеть управляющий. Я удивился, с какой стати я вдруг понадобился ему — может быть, это были проделки сестры, рассчитывающей обвинить меня в превышении кредита (на это она была вполне способна)?

Высунув голову из своей каморки, он сказал:

— Слушайте, Максвелл! Не знаю, что вы там оставили у нас в сейфе — но оно уже заплесневело, так, что я попросил бы вас убрать в сейфе, а лучше всего — забрать эту вашу ценность к чертовой бабушке.

Мы спустились в таинственное нутро банка: там, на одной из полок, лежал обернутый коричневой бумагой пакет, оставленный мною ночью ровно год назад. Он действительно изрядно заплесневел и покрылся замечательными бакенбардами мышино-серого цвета, окружив себя лужицей собственного приготовления.

— Что это за чертовщина? — поинтересовался управляющий.

Когда я удовлетворил его любопытство, он захохотал.

— А что же случилось тогда с сапфирами? — отсмеявшись, спросил он.

— Надеюсь, они все еще обретаются в моем офисе где-нибудь в ящике картотеки, — успокоил его я, — если, конечно, в мое отсутствие там не побывал Макли. Надо бы посмотреть — на месте ли они.

После этого уборщица взяла совок и предала останки пакета сожжению в печи.

Вернувшись в офис, я принялся искать сапфиры; перевернув все содержимое столов и сейфа, я уже начал было подумывать о том, не замешан ли тут Макли — как вдруг обнаружил их лежащими на полке, где мы обычно держим наши чайные принадлежности. Я забрал их домой и преподнес Молли в качестве рождественского подарка — все равно я не мог придумать ничего получше. Я покупал ей так много шоколада, что, думаю, ей было впору заболеть, принеси я ей его еще раз; кроме того, я твердо решил раз и навсегда покончить не только с виски, но и с крашеными прелестницами, не желая, чтобы история повторилась.

Мне совсем не хотелось видеть, как Молли открывает коробку с подарком — чем она сосредоточенно занималась, не ведая о моем желании, — так что, подойдя к окну, я выглянул на улицу. По голосу реки я мог точно сказать, что делалось там, в бухте: сейчас отлив находился в самой нижней точке, готовясь смениться приливом. Я вспомнил, как в это время обычно начинали струиться в другую сторону косматые водоросли, росшие на торчащих из воды скалах утеса. Тут я услышал голос Молли.

— Ты прочел письмо? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

Тогда она подошла ко мне и вложила письмо мне в руку. Я продолжал глядеть в окно.

— Прочти его, — сказала Молли. — Так нужно, Уилфрид.

Это пробудило меня от оцепенения: впервые я услышал, как она назвала меня по имени. Я взглянул на письмо. Ошибки быть не могло. Разве мог я спутать почерк, который я видел на чеках и поручениях с того дня, когда угловатым подростком пришел работать в офис, — а это было тогда, когда отец Молли закрыл свою школу и смылся. Я начал читать.

«Получившей эти сапфиры.

Я держу в руках душу мужчины; теперь она переходит в Ваши руки. Для достижения определенной цели я принесла его в жертву. Если я сделала все правильно, бремя человечества станет несколько легче, и дорога будет не столь трудна для тех, кто придет позже. Но этому мужчине сделанное мною не поможет.

Вы сможете помочь ему, если станете жрицей великого духовного начала, стоящего за женственностью. Медитируйте на Луну — она пробудит Вашу женственность и одарит своей силой. Да благословит и поможет Вам Великая Богиня».

— Ты что-нибудь понял? — спросила Молли.

— Отчасти, — ответил я.

Она взяла письмо из моих рук, сложила в коробку сапфировое ожерелье и ушла к себе в комнату, оставив меня у окна. Я не был ни возбужден, ни подавлен — я просто почувствовал вдруг, что бросил свою жизнь, как бросают плохую работу; и с этим нельзя было ничего поделать.

Единственное, что меня волновало, была Молли — мне было ужасно жаль ее. Сам я, подобно куску старой резины, давно утратил свою эластичность. «Воспряньте, о непонятые, ибо окончились ваши беды».