Жрон

Вооружившись палочкой, раскрыл описание Эванеско, взглядом нашёл самую большую кучу мусора на полу. Сделал пару дыхательных упражнений для успокоения нервов, потому как гнев в этом тонком деле только помеха, и вообще, невозмутимые и хладнокровные волшебники живут дольше.

Вчитался. Ну как, вчитался, так, по диагонали глазами пробежался, вычленяя руну заклинания. Сначала без слов отработал махи палочкой, затем ещё раз определился с целью, перекрестился невзначай, всё же это не огонёк зажечь, тут уже серьёзное воздействие на материю.

— Эванеско, — наученный горьким опытом, не стал орать, а сказал почти шёпотом. Посмотрел на так и оставшуюся на полу кучу, пожал плечами, снова ткнул палочкой: — Эванеско.

Задумался. Куча — это Рон, Рон — это куча. Очень приятно, вернее, наоборот, очень неприятно.

Вроде всё правильно сделал. Почесал палочкой затылок, спохватился, убрал от головы рабочий инструмент волшебника, вон один мужик за ёлкой в лес ходил, потом не знал, куда рога и хобот девать с такой палочкой.

Вчитался в описание снова, уже не по диагонали. Понял, где тупанул. Написано, что надо чётко представить предмет воздействия, мысленно очертить границы применения заклинания, словно бы представить удаляемый объект перед внутренним взором, желательно в объёмном, так сказать, виде.

Посмотрел, очертил, представил, как живую, кастанул снова — есть контакт.

Девственно чистый пол, причём без круглого симпатичного коврика, на котором этот весь мусор был свален. Видать, коврик тоже невзначай залез в представляемый образ. Обидно, досадно, ну да ладно. Скажу, что мыши погрызли.

Таким же путём дезинтегрировал все остальные залежи. Выдохнул, утёр честный трудовой пот. Появилось ощущение, что руками убрал бы быстрее. Однако пораженческие мысли отогнал подальше. Волшебник я или погулять вышел?!

С Экскуро было уже проще.

Оглядел вдруг опустевшую комнату, сиротливо стоящий стол, жмущийся к нему платяной шкаф, и, наконец, вздохнул свободно, успокоившийся и умиротворённый.

Как заснул, уже и сам не помню.

***

«Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля!»

Под такие мысли, валяясь в кровати, я окинул свежим взглядом залитую светом комнату. Грязь убрал, мусор выкинул, осталось пол перестелить и обои поклеить — и будет как в лучших домах Парижа и Ландона.

И вроде бы мелочь, ну прибрался и прибрался, а есть всё-таки чувство, что, хоть в малом, но пошёл против системы. И это приятно грело душу.

— Вставай, брати… — моя дверь распахнулась, открывая взгляду готовых заломиться близнецов. Но ноги их так и застыли на полушаге, в десяти сантиметрах от, пусть не сверкающего, но идеально чистого пола.

Они перевели ошарашенный взгляд на меня, потом снова на пол, переглянулись и, под моим суровым взором, тихонько прикрыв дверь обратно, в непривычном молчании удалились.

На душе потеплело снова.

Соскочив на пол, чуть ёжась от непривычного этому телу ощущения холодного пола, босыми ступнями, подражая голосу советского радио, продекламировал:

— Начинаем утреннюю зарядку. Ноги на ширине плеч…

Закончив с разминкой, оглядел роновский гардероб. Открыл шкаф и, скопом выкинув всё шмотьё на кровать, принялся разбирать одежду, негромко комментируя каждую вещь.

— Итак, майка-алкоголичка — одна штука, нафиг, — привычное уже Эванеско, и половую тряпку, по недоразумению считающуюся майкой, унесло в тар-тарары.

— Трико спортивное, штопанное, к хренам, — отправил туда же. — Мантия парадная, сука, раритет, а-а-а, тоже нафиг, скажу, мыши съели, — это чудо классического средневекового шитья я, с неким извращённым удовольствием, разглядывал минут пять, пытался определить, не является ли это какой-нибудь давней семейной редкостью Уизли. Однако таблички «Мантия главы рода Уизли с 1300 года» или какой-то подобной не нашёл. Недрогнувшей рукой послал за первыми двумя.

Остальные вещи столь кардинальных мер не потребовали, и их я рассортировал в две отдельные кучки: грязное и мятое.

— Дети, завтракать! — разнёсся по дому привычный зов, а я, со вздохом, принялся надевать наименее грязное и наименее мятое, что смог найти.

Палево, скажете вы? Палево, отвечу я. Но, во-первых, в текущей ситуации продолжать изображать подсвинка мне никак не упиралось, и без этого у моего возможного соперника было минимум три года форы в соревновании за руку и сердце будущей мисс «Магическая Британия». Поэтому, «сильно поменяться за лето» мне было необходимо — край. Во-вторых, семье на Рона не то что бы было плевать, но шестой сын — это крохи внимания родителей. Увидят изменения и дружно решат, что сын, наконец, взялся за ум, тем более, что кроме более пристойного внешнего вида и порядка в комнате, я показывать пока ничего не буду.

Продумав линию поведения, спустился вниз, напустив на себя выражение мрачной суровости, ну или суровой мрачности, для создания образа, и в привычном молчании уселся за стол. Наименее грязными в гардеробе реципиента были классические брюки и голубая рубашка, видимо, это был самый непривычный Рону наряд, который он надевал раз в полгода-год.