Жубиаба

— Да нет, девушка, к чему мешать такой интересной беседе, — прикидывался он скромником.

— Ну, не ломайся, Зе, пой…

— Да я и гитару оставил дома…

— Не беда… Балдо принесет…

Антонио Балдуино только этого и ждал и мчался со всех ног к лачуге Зе Кальмара. А тот все заставлял себя упрашивать:

— Я сегодня не в голосе… Пусть девушки меня простят…

Теперь уже все хором его уговаривали:

— Ну, спой, Зе…

— Ну хорошо, но только одну-единственную…

Но, конечно, за одной единственной следовало много других: тираны[11], коко[12], самбы, песни любовные, песни печальные до слез и приключенческие ABС — они больше всего нравились Антонио Балдуино:

Ах, свижусь ли с домом родимым, увижу ль родные края?
Схватили меня и в Баию везут арестантом меня.

Зе пел о разбойнике Лукасе да Фейра, любимейшем герое Антонио:

Богатства себе не скопил я, богатым не быть бедняку, но жил в своем собственном ранчо и ящик имел табаку.
В Баие мне суд учинили, тюрьма угрожала уж мне…
Но стражников всех раскидал я, а сам ускакал на коне.

Слушатели шепотом комментировали:

— Ну и смельчак этот Лукас…

— Говорят, он ни разу не промахнулся…

— И добрый, говорят, был человек…

— Добрый?

— А что? Он только богачей грабил, а награбленное отдавал бедным…

Грабитель — я бедных не грабил, да что и возьмешь с бедняка?
Но всех богачей-толстосумов моя настигала рука.

— Ну, слыхал?

— И по части женского пола был силен…

Каброши с глазами как пламень, мулатки с кудрями как шелк, креолки и белые крали — никто от меня не ушел.

Дойдя до этого места, Зе Кальмар победительным взором окидывал столпившихся каброшей и дарил им одну из своих неотразимых улыбок. Девушки взирали на него с обожанием, словно перед ними был сам Лукас да Фейра собственной персоной, а парни, глядя на них, покатывались со смеху. А дальше говорилось о верности разбойника своему слову и о его горделивой отваге:

Не выдам своих я собратьев, позор, коли выдам я их, пусть сам я погиб безвозвратно, не дам погубить я других.
О ком говорит вся округа и песни слагают о ком?
Я ловок и смел — ведь недаром меня все зовут главарем.

Но наступала минута, когда голос Зе Кальмара обретал особую звучность, а взгляд становился особенно томным. Так было, когда начинались куплеты на букву У:

У — тоже лишь гласная буква, как а, е, и, о, — потому прощальный привет посылаю друзьям и еще кой-кому…

Глаза певца не отрывались от очередной избранницы, и в тот миг он и впрямь был Лукас да Фейра, разбойник, убийца, не устоявший перед любовью…

Под аплодисменты собравшихся он заканчивал свою историю:

Я грабил и старых и малых, в жестокий пустившись разбой, но вот наступил час расплаты, назначенный злою судьбой

А потом следовала самба. Истинной печалью наполнял ее несравненно тоскующий голос Зе Кальмара:

Я покидаю край родимый, коварством изгнанный твоим…
Я покидаю край родимый, тоскою о тебе томим.

Женщины изнемогали от удовольствия:

— Ах, какой он красавчик!

— Как он выводит-то, прямо до слез…

Одна из них, с большим животом, видать, на последнем месяце, шепотом рассказывала другой:

— Мой-то, пока меня добивался, от меня ни на шаг не отходил… Подарками задаривал… Жениться обещал: мол, и в церкви обвенчаемся, и у судьи запишемся…

— И в церкви и у судьи?

— Да, моя милая… Мужчина, чтоб нашу сестру обмануть, что хочешь наобещает… Улестит почище самого дьявола… А я дура и поверила… Ну вот и получила… полное брюхо… Работать пришлось, красота моя на нет и сошла… Ну, он и удрал с одной каброшей, — она уж давно на него зарилась…

— Поворожить надо было, вот он бы и вернулся…

— А к чему? От своей судьбы не уйдешь… На все божья воля…

— Еще что! Надо было хоть на эту гадюку порчу напустить! Нет, вы только подумайте! Какая-то стерва уведет моего мужа, а я буду на это смотреть! Будто так и надо! Ну нет, моя дорогая… Я бы тут же напустила на нее проказу, и он бы мигом вернулся! Отец Жубиаба свое дело знает, от его ворожбы не спасешься…