В 16 часов началось заседание Президиума ЦК. Маленков сразу же энергично атаковал Хрущева, обвиняя в «нарушениях принципа коллективного руководства». Хрущев отказался вести какую бы то ни было дискуссию по этому вопросу. Микоян заметил, что Президиум не имеет положенного кворума: присутствуют только восемь человек. В этот момент пришел Жуков, кандидат в члены. Было ли его опоздание признаком того, что он еще не решил, какой выбор сделать?[832]
Хотя, если судить по его угрожающему тону, он свой выбор сделал и спас Хрущева: «Мы уйдем из Президиума и не будем участвовать в обсуждении вопроса»[833]. Добиваясь переноса рассмотрения вопроса на пленум ЦК, Булганин, председательствовавший на заседании, перенес его на следующий день и обещал вызвать всех членов Президиума.19 июня группа Молотова продолжила использовать ту же тактику. На Хрущева сыпались обвинения, его называли эксцентричным, безответственным, упрекали за грубость с коллегами. Молотов напомнил о «троцкистских грешках молодого Хрущева». Маленков предложил немедленно снять его с поста первого секретаря. Жуков вторично спас его. «Это заговор! – воскликнул он. – У тов. Хрущева, как и у каждого из нас, имеются недостатки и некоторые ошибки в работе, о которых Хрущев со всей присущей ему прямотой и чистосердечностью рассказал на Президиуме. Но, товарищи, ошибки Хрущева, я бы сказал, не давали никакого основания обвинять его хотя бы в малейшем отклонении от линии партии»[834]
. Тогда он повернулся к группе Молотова, и все поняли, что всю ночь он провел, оттачивая свое оружие. Молотову и Кагановичу он бросил с великолепным гневом: «Они, засучив рукава, с топором в руках рубили головы!» Показывая бумагу, он продолжал: «Из документов, имеющихся в архиве Военной коллегии Верховного суда, в архиве ЦК, видно, что с 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова, Кагановича санкцию на осуждение Военной коллегией, Верховным судом к высшей мере наказания – расстрелу – на 38 679 человек. Сталин и Молотов в один день, – обратите внимание, – 12 ноября 1938 года санкционировали к расстрелу 3167 человек»[835]. Глубоко взволнованный, Жуков зачитал адресованное Сталину письмо командарма Ионы Якира, написанное накануне расстрела. На письме были пометки Сталина, Молотова и Кагановича. Сталин: «Подлец и проститутка». Молотов: «Совершенно точное определение». Каганович: «Мерзавцу, сволочи и б… – одна кара – смертная казнь»[836]. Жукову ответили, что при Сталине была такая обстановка и что они ничего не могли сделать. Тогда маршал показал записку Маленкова, написанную уже после смерти Сталина, в которой планировалось создание особой тюрьмы для высокопоставленных партийных сановников. Также он показал распечатки зафиксированных прослушкой телефонных разговоров Тимошенко, Жукова, Конева, Буденного и Ворошилова. Молодые члены Президиума, введенные в его состав Хрущевым, пылко жали Жукову руку и обещали обратиться к ЦК и народу. Послышались требования созыва пленума. Заседание завершилось в полной сумятице.Острая борьба продолжилась на следующий день. На сей раз Хрущева атаковал Шепилов, идеолог партии. Он завел речь о близком к Хрущеву председателе КГБ Серове, который всех прослушивал и всем внушал страх. И вдруг, как в театре, обвиняемый вошел и объявил о прибытии группы членов ЦК, среди которых был Конев, и они требуют допустить их на заседание. Каганович, Маленков, Молотов закричали: «Позор! Хрущев подготовил переворот!»
Кто-то крикнул: «Сегодня военные, а завтра танки!» И здесь Жуков допустил ошибку, бросив в ответ: «Как министр обороны я протестую против этой клеветы. Кто имеет право танки без моего приказа выпустить? Без моего приказа ни один танк не тронется с места!»
Потом Булганин, Ворошилов, Хрущев и Микоян вышли переговорить с Коневым и его коллегами, остававшимися в приемной. Хрущев разрыдался, стал кричать, что его хотят линчевать. Конев кричал: «В самые трудные дни Великой Отечественной войны тов. Молотов относился к нам, военным, командующим войсками фронтов, по-барски, пренебрежительно, обращаясь к нам с руганью в самые тяжелые дни операций.