Жуков. Портрет на фоне эпохи

Жуков пишет лишь о помощи, оказанной ему Баграмяном, но ни единым словом не упоминает главного своего помощника в данном деле – своего начальника штаба генерала Максима Пуркаева. Неизвестный широкой публике, Пуркаев бегло говорил по-французски и по-немецки, служил военным атташе в Берлине. Пуркаев открыл Жукову прямой доступ к немецким и французским военным журналам и позволил проанализировать майско-июньскую кампанию 1940 года на Западе. Так что декабрьский доклад его детище в той же степени, что Баграмяна и Жукова. Если Жуков ничего о нем не пишет, то потому, что считает его виновным в крупнейшем поражении за свою карьеру – операции «Марс» в 1942 году (см. главу 16).

Совещание упущенных возможностей

23 декабря 1940 года в Москве, в большом зале Центрального дома Красной армии открылось последнее совещание высшего руководящего состава РККА перед началом войны с Германией. Участвовавшие в нем 270 военных представляли собой точную картину высшего генералитета РККА: люди на десять – пятнадцать лет моложе своих германских коллег, занимавших аналогичные посты в вермахте, вследствие этого намного менее опытные в военном деле (6 % участвовали в Гражданской войне, 30 % принимали участие в различных конфликтах в период 1938–1940 годов). Также они сильно уступали немцам в образовательном уровне (высшее военное образование имели лишь 7 % из них, против 100 % в вермахте). Почти все они недавние выходцы из крестьянства, офицеры рабочего происхождения намного более редки; германские офицеры в огромном большинстве происходили из аристократии.

Все, или почти все, они – члены партии. Все боятся Сталина и/ или восхищаются им. Все они познали молниеносный взлет благодаря чисткам 1937–1938 годов, устранившим «старую гвардию» высшего командования Красной армии, которая не питала никаких иллюзий в отношении Сталина. По словам Жукова, весь сталинский ближний круг, включая Тимошенко, был буквально ослеплен верой в непогрешимость вождя, в его мудрость, в его способность лучше всех разбираться в любых делах, как политических, так и военных[311]. Высшие советские командиры в большинстве своем были лишены стратегического видения. В 1935 году Тухачевский организовал при Академии Фрунзе факультет военной истории и стратегических исследований. Но с самого его открытия политический руководитель этой структуры Щаденко, друг Ворошилова, исключил из курса стратегию, будто бы по просьбе самого Сталина, согласно свидетельству Иссерсона[312]. Германские генералы, даже выходцы из старой прусской аристократии, тоже восхищались фюрером. Но, в отличие от своих будущих советских противников, они были уверены в собственном профессионализме, в превосходстве собственной системы подготовки кадров и командования. За сто пятьдесят лет они создали государство в государстве, однородную и эндогамную касту, очень слабо подвергшуюся влиянию национал-социализма. Они полагали, что им нет равных, будь то за карточным столом или в бою, и имели собственное мнение по стратегическим вопросам. С советскими генералами их роднило только одно: единство мысли. «Большая тактика», унаследованная от Мольтке и Шлиффена, являлась для немцев тем же, чем для красных полководцев оперативное искусство.