Жулье. Золото красных. Выездной

— Верх крутой? — между прочим уточнила Наташка про духи.

— Без верха, — мягко пояснила Фердуева, и Наташка Дрын в простоте отругала себя за несправедливость к подруге и дурные помыслы.

Телефон не унимался, сыпал звонками, напоминая веселый трамвай, и владычица каморки умудрилась таинственными звуками — обрубками слов, междометиями и чередованием преувеличенно шумных вдохов и выдохов ублажать страждущих и поддерживать вполне осмысленный, даже игривый разговор с гостьей. Разговор отличался той странностью для постороннего уха, что и беседа двоих, бегло швыряющих друг в друга фразами да еще и на непонятном языке. Фердуева собеседницу не слушала, пальцы машинально забрасывали в зев сумки плоские жестянки, укладывали поверх вафельные пачки, в то время как обладательница холеных, отмоченных в ванночках и растворах, отбеленных кремами и мазями рук мысленно пребывала в подвале института, подведомственного Почуваеву и Помрежу.

Наташка Дрын на мгновение умолкла, как раз, когда гостья упаковала провизию и полезла в сумку за деньгами.

Наташка протестующе выставила перед собой ладони: хотела, чтоб до получения духов Фердуева ей была должна, а не наоборот, так духи реальнее, не уплывет высокоценимый флакон, хотя Фердуева слово держала намертво, как смертники оборону.

— Потом разберемся… когда за духами заскочу.

Фердуева пожала плечами, поднялась, окинула со смешинкой убогую фотогалерею на стенах и уже у двери поинтересовалась:

— У тебя нет по железкам спецов? Сварить кое-что, припаять… порукастее и чтоб нетрепливые.

Наташка изобразила раздумье, горизонтальные морщины пролегли над выщипанными бровями, завсекцией принадлежала к породе соотечественников, коим засвидетельствовать, что они чего-то не могут или не имеют соответствующих связей — нож острый, все одно, что самооговор, признание в наитяжком грехе. Глаза Наташки засияли.

— Ну, как же!! Мой, что тебе дверь лудит, у него три завода метизов схвачены, металлоремонты на все вкусы и вообще…

— А ты его давно знаешь?

Сейчас Наташка уяснила, за что боятся Фердуеву: так кинжально, жестко, с плохо скрытой угрозой мало кто может спросить…

Мишка Шурф перехватил Фердуеву на лестнице, сунул ей в сумку две банки неизвестного происхождения.

— Хочу посоветоваться?..

— Советуйся, — черные глаза женщины блеснули в отсвете тусклой подвальной лампы. Мишка Шурф взъерошил кудри, приблизился и зашептал.

Дон Агильяр выплыл из кабинета и, сделав вид, что не замечает пару на истертых ступенях, шмыгнул в каморку к Наташке. Через минуту из-за фанеры докатился заливистый смех и резко оборвался, как Пачкун кивнул на дверь и поднес палец к губам. Отношения с Наташкой секретом не были, но Пачкун обожал поиграть в осторожность, полагая, что осязаемая осмотрительность придает ему вес в чужих глазах.

Шурф нашептал о застолье в кабаке: кто кем интересовался, кто что балаболил, обстоятельно доложил, точно…

Фердуева подбирала себе помощника, почти наметила Ваську Помрежа, но вдруг притормозила: может Шурф лучше? Васька надежнее, а Шурф ушлее и осведомленнее будь-будь, и концов, похоже, у Шурфа больше. Мишка поставлял денежных клиентов, что приезжали в столицу на картежные олимпиады, ниже мастеров общесоюзного класса мясник ни с кем дел не имел: по-первости, когда Фердуева вызнала, почем играют — не поверила, а когда убедилась, отдала олимпийцев целиком в ведение Шурфа. За негоциантов с Кавказа, напротив, отвечал Васька Помреж, среднеазиатов курировал Почуваев. Клиентура Помрежа любила девочек; клиентура Шурфа отдавала должное слабому полу выборочно, силами картежного молодняка, а в основном — люди серьезные, предпочитали покой, вкусную еду и хорошие вина; клиентура Почуваева типизации не поддавалась.

— Миша! — Фердуева тряхнула волосами — нарочно, случайно? — задев щеку мясника. — На той неделе один твой клиент, свердловчанин, кажется, напряг Помрежа, вел себя уралец не-парламентски. Объясни таким, Миш, в столице на воспитательную работу времени нет. Поуйми братьев-провинциалов! — Со столичной уверенностью в себе подытожила хозяйка промыслов.

— Бу сде, — Мишка ругал всячески идиотов прошлонедельного постоя. Одно жаль: идиоты денег Мишке не жалели, и Фердуева не скупилась. Мишка сосал обе стороны в обе щеки, терять не с руки, повторил, — бу сде! — уже в спину женщине, вышагивающей вверх по лестнице.

Дон Агильяр привидением возник из тьмы коридора и пытался объяснить себе, почему Мишка покорно талдычит — бу сде. Пачкун ревновал, уверовав давно, что исполнительность мясника целиком обращена на Пачкуна и делиться ею с другими для начмага оскорбительно.

Через час Пачкун вызвал Шурфа, сесть не предложил, не шутил, не подчеркивал общность участи, а напротив, начальственной неприступностью пытался показать кто есть кто.

— Играешь на две лузы, Мишка? — Пачкун выпятил нижнюю губу.

— Что вы?.. — Мишка осекся, согнал вмиг улыбку, и Пачкун удостоверился в подлинности страха рубщика мяса.

Дон Агильяр сжал серебряные, без единой желтинки, седины на висках:

— Миш, хочу напомнить УКа статью сто шестую. Укрытие товара!