Жулье. Золото красных. Выездной

Жена Дурасникова притулилась на краю ванны и рыдала, не от пустоты пролетающей жизни, не от точного знания, как супругу вольготно сейчас одному, не от невозможности встретить хоть единожды человека, удосужившегося приласкать ее, а только по причине пятен на халате, не желающих смываться. Сразу определила — пятна навечно, йод не пачкает пережигает, и нет силы свести с мужнина халата безобразные следы борьбы с гнойником под мышкой. Упорство пятен, их неколебимость означали одно — ор, топание ногами, упреки — я тебя кормлю, пою, одеваю, да как?! — И в конце концов отбытие в баню с чувством невинно оскорбленного; супруга подслушала переговоры мужа с Пачкуном, и малая радость, оставшаяся ей в жизни, ревность, захватила целиком. Дурасников был любим, как сплошь и рядом случается с ничем не заслужившими такой чести. С младых ногтей уверовал ему положено: власть, обеспеченность, любовь и не ошибся, может потому, что не сомневался — положено! В то время как других, мозгами величиной со шкаф, ломало в корчах сомнений на собственный счет.

Жена Дурасникова служила в другом исполкоме, где дружок зампреда заправлял весомым отделом; служба не тяготила, муж сразу вразумил: никуда не рвись, не перечь, не груби, не возникай и тогда можно ничего не делать, дремать, вязать, почитывать, скучно это, правда, но оправдано еще и потому, что ничего неделание исключает ошибки, страхует от волчьих ям и капканов; дружи с такими же блатными женами, обменивайся с ними сплетенками про благоверных, глядишь, и мне что из услышанного сгодится: остальное Дурасников брал на себя и часто ловил себя на мысли; хоть бы завела кого. Нет сил рассматривать постное личико мышки, дышащей на тебя, сдувающей пылинки, готовой руку отсечь, кровь выжать по капельке лишь бы Дурасников укатывал каждое утро на работу на ее глазах: значительный и сумеречный, как и подобает носителю власти, вершителю судеб.

В спальне Дурасников сражался с зашалившим будильником: пальцы не слушались, отвыкли, Дурасников много лет уж и гвоздя не пытался вбить, целиком посвятив себя мозговой деятельности и преуспев в административных играх.

В ту минуту, когда зампред с безнадежностью крутил головку, переводящую стрелку звонка, Акулетта вставила ключ в скважину замка осажденной квартиры.

Ключ плавно поворачивался, и лица мужчин — экипажа Лехи-Четыре валета покрывались все большей бледностью. Языки замков покинули пазы, и дверь не отворялась, ожидая лишь легкого толчка. Свежая надпись серела над дверью Акулетты: «Покончим с девственностью, как с половой безграмотностью». Похоже, автор располагал сведениями о ремесле жилички. Акулетта оторвала правую туфлю от пола, оттянув носок, и решительно ткнула дерматин обивки. От пинка дверь с шумом распахнулась, и кошачий вопль огласил исписанную мелом и карандашом площадку спящего дома.

Акулетта замерла на пороге, не находя сил войти, увидеть разгром, следы потрошения заветных схоронов, а может, и лица сотворивших свистопляску в ее обители; только кот утешал: жив, малыш! Господи!

Леха-Четыре валета подтолкнул вперед массивного картежника с перебитым носом боксера, мужик упирался, ухватив угол стены цепкими пальцами.

Акулетта вперилась в светлый половик, белеющий у порога уже со стороны коридора, маркий — стирала его чуть ли не ежедневно — и как раз перед уходом положенный после сушки; войти в квартиру и не запачкать коврик почти невозможно, сейчас коврик поражал чистотой и нетронутостью квадратной поверхности. Бросило в жар. Может попутали-завертели напрасные подозрения? Все напридумывала? И заговор Мишки Шурфа, и его звонки, и его нежелание отпускать? Может, грабители разулись перед штурмом квартиры? Глупости!

Акулетта повеселела. Но, если нервный срыв подтолкнул ее к истерике, к страху, то отчего же наяривает свет в гостиной, хотя в коридоре темно? И тут квартиросъемщица, как перед смертью в подробностях припоминают давно минувшее, отчетливо увидела, как убегала в спешке и не успела тронуть выключатель хрустальной люстры — старинная бронза с массивными подвесками — заливающей гостиную и окатывающей, пусть тускнеющим, светом сопредельные пространства.

Акулетта ржанула хрипло, металлически. Мужчины не видели, что открывается взору хозяйки, и неживой, машинный смех, будто за бока ухватились шестерни и рычаги, напугал защитников больше, чем ожидаемый низкоголосый рев грабителей.

Акулетта знала цену истерическому смеху и могла нырять в него и выныривать с легкостью профессиональной пловчихи, и чем больше эта красивая женщина тряслась в хохоте, тем гуще мелом вымазывало лица мужчин.