Жульё

По аллее от троллейбусной остановки медленно, вырастая из темени, приближались двое в милицейских одеждах, на сей раз совершенно одного роста, подошли - Апраксин вытирал кровь платком, один милиционер наклонился, приблизил лицо и второй. Другие, пронеслось в голове. Помощь! Эти поддержат, протянут руку, охранят, парни издалека, сразу видно, с жарких южных окраин.

- Меня избили, - попытался объяснить потерпевший, медленно поднимаясь.

- Кто? - голос с акцентом, глаза черные, смешливые и жестокие.

- Люди в милицейской форме, двое, тоже вроде шли, как вы, а потом...

- Думай, что несешь, пьянь! - от возмущения акцент стал более резким.

- Насосался, свинья, в дым. Плетет-завирается, здесь, кроме нас, никто не дежурит.

Апраксин стянул перчатки, растер заледеневшие кисти:

- В вытрезвитель его, что ль? - уточнил один у другого.

- Я не пьян, - тихо, поражаясь слабости собственного голоса и сухости во рту, выдавил Апраксин.

В глазах милиционеров плясали бешенные искры. Апраксин вмиг прозрел: конечно, не докажешь, никто не поверит, но он-то видел, готов был поклясться - двое первых и двое вторых знали друг-друга, и вторые явились не случайно, их навели, они же теперь все с передатчиками.

Злоба всегда придавала Апраксину силу, сейчас мерзавцы его врасплох не застанут, отпрыгнул в сторону, успел ухватить обломок кирпича, замер, расставив ноги.

- Камень брось, придурок! - властный голос вибрировал от негодования.

Я? С камнем нападаю на представителей закона? В форме, при исполнении? Да они в порошок меня сотрут.

Камень выскользнул из липкой ладони.

Пробежали двое пэтэушников, офицер с портфелем, не оглядываясь, важно прошествовал к остановке, пугливо прошмыгнул старик с сивыми патлами: никто не замедлил шаг, не приостановился - обычное дело, милиция и пьяница выясняют отношения.

Бежать к остановке, к свету, к людям не доставало сил. Ломило шею, на белом шарфе пятнами темнела кровь.

- Что пил?

Отвечать не стал, сжал кулаки, в правом ключи с длинными бородками, в случае нападения не спустит. Редкие прохожие не проявляли ни малейшего интереса. Убьют среди бела дня и... никто ничего. Страшно живем. Апраксин попытался всмотреться в лица обидчиков, запомнить, впитать черты: чуть раскосые глаза, выдающиеся скулы - у одного, кажется, жиденькие усики, прыщавые щеки с желтоватой кожей - у другого.

Двое, как по команде, будто прознав намерения задиристого мужика, отступили в темноту.

- Что пил? - вторично вопрос звучал примирительнее.

- Я не пьян, - громко возразил Апраксин, успев испугаться, что едва не сорвался на крик.

- Дойдете домой или проводить? - участие в его судьбе определенно нарастало с каждой уходящей секундой. Апраксин не знал и не мог знать, что долгие годы Филипп-правоохранитель пребывал в уверенности: действенны меры всегда дозированные и постепенно суровеющие. Подчиненных воспитывал согласно своим убеждениям и опыту.

Апраксин повернулся и зашагал к дому, за страх себя ненавидел, ожидание удара по затылку прошло только у дома, дверь подъезда, облезшая, давно не знавшая ни шкурки, ни лака, пропустила в затхлое пространство перед лифтом, на панцирной сетке шахты добрый десяток табличек извещал, сколько важных людей несет ответственность за этот лифт, и как много правил надо вызубрить, чтобы подняться с низу вверх, не нарушая принятый порядок.

Еще в коридоре, не успев раздеться, услышал звонок телефона, поднял трубку и сразу очутился в сквере с окровавленным лицом в снегу.

- Оставь Пачкуна, сучий потрох!

Ни тогда, ни сейчас фамилия эта ничего не говорила.

Дурасников ссутулился в кабинете Филиппа-правоохранителя, выслушивая пугающие неопределенностью последствий подробности случившегося в сквере. Филипп, развалясь, не скрывая гордости за содеянное, смаковал детали. Дурасникова подмывало крикнуть: хватит травить, все понял, чего размазывать кашу по столу? Но чувство самосохранения подсказывало: перебивать Филиппа недальновидно, нельзя лишать человека редких минут осознания собственного всесилия.

В кабинет заглянул сотрудник - владелец квартиры у Речного вокзала. Филипп поманил тощего майора с мордочкой хорька и, рассчитывая впечатлить Дурасникова, пусть знает, как он крут с мелюзгой, хлестнул обидным: