Жулик: грабеж средь бела дня

Людей поблизости не было, но Голенков на всякий случай выключил фары. Автоматический шлагбаум был уже опущен, а это означало, что через минуту-другую тут должен был пройти поезд. Осмотревшись, Эдик не обнаружил ничего подозрительного и, загнав машину за кусты акации, натужно вывалил наземь огромную сумку. Вжикнув замком-«молнией», он поднял тело и невольно поймал себя на мысли, что оно еще не успело остыть.

– В машине нагрелось… – растерянно пробормотал убийца и, подтащив труп к насыпи, аккуратно положил его на путях по ходу движения поезда.

По гулу рельсов он определил: поезд уже где-то рядом. И действительно – по ажурному речному мосту за поворотом световой очередью летела электричка, и фермы отзывались тяжелой чугунной вибрацией.

Бросив прощальный взгляд на Наташу, убийца уселся за руль и, не включая фар, медленно покатил по грунтовке частного сектора. Доехал до речного берега, вытащил клетчатую сумку и, набив ее камнями, сбросил с обрыва. Так что теперь улик не было никаких…

…Домой Эдик ехал неторопливо. Угрызения совести ни разу не кольнули его – несмотря на восемнадцать лет, прожитые с женой. Наследник вьетнамских сокровищ давно уже понял, что с этой сучкой ему не по пути.

Бывшего опера занимал лишь один вопрос: все ли он сделал правильно?

Проанализировав свои действия, Эдик похвалил себя за хладнокровие: он действовал быстро, грамотно и расчетливо.

Дальнейший план выкристаллизовался еще по дороге к переезду. Завтра утром, не дождавшись Наташи, обеспокоенный супруг начнет названивать подругам – мол, а моя мерзавка у вас не ночевала? Затем съездит к ней на работу. И лишь после этого появится в райотделе с соответствующим заявлением. Труп к этому времени наверняка будет обнаружен, выпотрошен, зашит и задокументирован, и потому заявителя сразу же повезут в морг на опознание. Тут главное не переиграть: несчастному мужу следует изобразить приличествующую моменту скорбь, но без мелодраматических обмороков и пафосного трагизма.

Уже заходя в квартиру, убийца почему-то вспомнил Наташину фразу: «Эдичка, не бей, не надо… Я все-все-все тебе расскажу… про Юру… я многое знаю…»

– И что это она про него может знать, чего я не знаю? – слегка удивился Голенков.

Достал из заначки бутылку «Мартеля», уселся за кухонный стол и от души приложился к горлышку – янтарная жидкость потекла по подбородку. Отставив бутылку, Эдик ласково потрепал по загривку подошедшего пса.

– А давай-ка отсюда уедем, – предложил он ротвейлеру. – Закажу тебе золотую миску, будешь из нее овсянку хавать… А на десерт буду тебе котов подгонять. Чтобы ты их на части рвал! Зубами и лапами! Вот так вот! Р-р-р-ррр!..

Мент лишь поскуливал и, поднимаясь на задние лапы, все норовил лизнуть говорившего в лицо; видимо, хозяйское предложение пришлось ему по душе.

В замке входной двери сухо провернулся ключ – ротвейлер с шумом понесся в прихожую.

– Фу-у-у… Успел… – на выдохе прошептал Эдуард Иванович, благодаря судьбу, что любимая дочь не стала случайной свидетельницей убийства Наташи.

Глава 12

Яблоко от яблони иногда катится очень далеко.

Семнадцатилетняя Таня Голенкова, дочь интригана-мента и стареющей нимфоманки, не походила на родителей абсолютно ничем. Скромная, целомудренная и романтичная, она напоминала оранжерейное растение, невесть почему взошедшее на помойке. Вульгарность и прагматизм эпохи удивительным образом обошли ее стороной. Танины взгляды на жизнь отличались старомодной и трогательной порядочностью. «Правду надо говорить только в глаза… врать недостойно… шептать на ухо подло…» – искренне утверждала она.

Такие жизненные установки вызывали у окружающих в лучшем случае насмешку, а в худшем – покручивание у виска пальцем.

Прыщавые одноклассники, таскавшие безотказных подруг на чердаки и в подвалы, считали ментовскую дочь возвышенной идиоткой, обольщать которую не только бесполезно, но и небезопасно.

Лида Ермошина, проникшаяся своим женским предназначением еще классе в шестом, не раз вздыхала завистливо: «Танька, да ты просто дура! С твоим фейсом любого богатого фраера закадрить – раз плюнуть!»

С родителями Таня и вовсе не находила общего языка. С матерью – в силу ее врожденной блядовитости, а с отцом – из-за его мстительности, любви к подсиживанию и интриганству. К тому же родители оказались вовсе не теми небожителями, каковыми когда-то считала их дочь… Еще в тринадцать лет Таня узнала, что папа в милиции зверски пытает подозреваемых. Что у мамы есть любовники, многие из которых являются папиными сослуживцами. Что папа и мама соревнуются друг с другом во лжи, стараясь при этом переманить на свою сторону взрослеющую наследницу.

Родительские образы, привычные с детства, давно уже истаяли и отлетели в никуда легкой дымкой. В какой-то момент девушка с ужасом осознала, что не любит ни мать, ни отца. Все это выталкивало ее из семьи ощутимо, как из воды пробку. Именно потому Таня и подрабатывала у Мандавошки домработницей и гувернанткой – лишь бы подальше от нелюбимой семьи…