Журавль в небе

Они переглянулись, усмехнулись одинаково: очень мужскими, снисходительными и понимающими усмешками. Усмехнулись! Оба. А за этой закрытой дверью лежит Анна, она не может дышать сама, и никто не может узнать, что там происходит с ее девочкой, никому нет дела до ее ребенка, никто не может помочь ее ребенку, им просто не интересно, что с ее ребенком, им интересно, у кого новая машина, новая работа, новая жена и новая секретарша. Что им ее ребенок? У них важные мужские разговоры, которые нельзя отложить на потом, которые обязательны именно здесь и сейчас, когда за закрытой дверью ее ребенок дышит только с помощью аппарата. Ублюдки.

— Пошли отсюда вон. К чертовой матери.

Это она сказала? Наверное, она — Евгений поднял голову и удивленно смотрит на нее, Николай поднялся, шагнул к ней, но наткнулся на ее взгляд и остановился.

— Оба, — глядя в лицо мужа ненавидящим взглядом, хрипло сказала она. — Оба отсюда вон. Подонки. Мерзавцы.

— Ты что, Том? — Голос у Николая был испуганным. — Что с тобой? Я не понимаю.

Евгений стоял рядом с Николаем, смотрел удивленно. Тоже не понимал.

— Дебилы. — Тамаре хотелось заорать во весь голос, но сил не было, и получалось тихо и хрипло. — Уроды безмозглые. Чтоб вы все сдохли. Своими руками бы придушила скотов вонючих.

Она поднесла руки к лицу и внимательно изучила растопыренные пальцы. Нет, у нее не хватит сил, чтобы придушить их своими руками. Нужно достать пистолет. Она даже почувствовала холодную тяжесть пистолета в ладони, медленно сжала пальцы, ощутила под указательным тугое сопротивление курка…

Потом оказалось, что ни Евгения, ни Николая уже нет, а она опять стоит возле закрытой двери, дрожит мелкой дрожью и все нажимает, нажимает на воображаемый курок воображаемого пистолета. Потом появился еще один зеленый врач — не из двери, а со стороны лестницы, — за ним шла Наташка, и они вдвоем оторвали Тамару от двери, увели на диван, стали наперебой говорить что-то, и она постепенно поняла, что с Анной все в порядке, она дышит сама, и проснулась, и ее перевели в палату! Как же ее переводили? Дверь все время закрыта! Ну да, там есть другой выход, прямо к лифту… К ней можно зайти, только не надолго, больной не следует волноваться, так что при ней не надо плакать. А она разве плачет? Она и все это время не плакала, и сейчас, при Анне, конечно, не будет. Скорей, да скорей же, куда идти? Она только посмотрит одним глазком — и все, и уйдет, честное слово, она не будет плакать…

Она и не плакала. Скорей всего, потому, что просто не успела заплакать. Сначала, скользнув взглядом по желто-зеленому лицу с глубоко запавшими глазами, черными веками и заострившимся носом, Тамара даже мысленно не соотнесла его с образом Анны. Просто с отстраненным сочувствием мельком подумала, что, наверное, тетка тоже после операции, бедненькая, таким старым операции особенно тяжело даются… Но тут тетка подняла черные веки, и на Тамару глянули Анины синие глаза, немножко сонные и забавно косящие, как у младенца. Глаза проснулись, сфокусировались на лице Тамары, серые губы дрогнули, блеснули белые зубы в такой знакомой, такой родной улыбке, и Анна тихо сказала незнакомым хриплым голосом:

— Ну вот, а ты боялась.

Огромное, оглушающее облегчение чуть не сбило Тамару с ног, затряслись руки и ноги, закружилась будто опустевшая вмиг голова, она обязательно упала бы, если бы кто-то не подсунул ей стул.

— Ты плохо выглядишь, — строго сказала Анна. — Что, не выспалась? Отец, Натка, а вы куда смотрели? Почему за матерью не следите?

Она перевела взгляд куда-то за плечо Тамары, и та оглянулась: Николай и Наташка, оказывается, были тут же, стояли за ее спиной, держались за руки и с одинаковым испуганным и растерянным выражением смотрели на Анну.

— За ней проследишь, как же, — виновато буркнула Наташка. — Она разве ж кого слушает?

— Немедленно домой — и спать, — приказала Анна и закрыла глаза. — Я тоже посплю немножко. Завтра приходите…

Лицо у нее опять стало чужое, неживое, страшное, и Тамара опять испугалась, но зеленый врач — оказывается, врач тоже был здесь — сказал, что Анна просто уснула, все в порядке, на самом деле все в порядке, она устала, ей надо отдохнуть. И вам, дорогие товарищи, тоже надо отдохнуть. Особенно мамочке — виданное ли дело, почти сутки на ногах! Тамара не сразу поняла, что врач говорит о ней, мамочкой посторонние люди называли ее последний раз в роддоме, когда она Натку родила. А когда поняла, что почти сутки на ногах — это о ней, то сразу и почувствовала эти сутки всем своим измученным телом, всей своей изболевшейся душой.

Потом было заднее сиденье автомобиля — такси, наверное, — мерное покачивание и тихие голоса Наташки и Николая, которые убаюкивали ее, успокаивали, усыпляли… Потом оказалось, что она уже сидит в собственной кухне на жестком диванчике, смотрит на чашку, стоящую перед ней на столе, и слушает шум воды в ванной. В кухню заглянула Наташка, приказала строгим голосом:

— Пей бульон. Сейчас купаться будем. Ты что такая кислая? Что-то не так?