Журавли над школой

Подъехала машина. Ее втолкнули. Двое полицаев уселись по бокам. «Вот и все», — думала она. А командир так на нее надеялся. И так боялся, что она попадет в гестапо. Ну, нет. Если она не смогла выполнить задание, то сказать она ничего не скажет. Только бы незаметно уничтожить фотографию, половинку фотографии, зашитую в платье. Ее пароль для встречи.

Она очнулась в темном подвале. Все тело ныло. Малейшее движение вызывало адскую боль. И все-таки она поднялась. Нужно было бороться до конца. Она ощупала себя. Ничего. Кости еще целы. Сохранилась и фотография. Теперь уже нет смысла ее уничтожать. Второй раз обыскивать не будут. Она стала вспоминать, что же с ней было. Ее пытали, били. Требовали рассказать, к кому шла и зачем. Всех вопросов она и не помнит. Главное, что она молчала.

В темноте она не знала, сколько времени прошло. Явился полицай и увел ее на допрос. Допрашивал какой-то важный полицейский чин. Он действовал и угрозами и лаской. Обещал отпустить, если все расскажет, выдаст явки, базы партизанских отрядов. Она молчала. Только смотрела в одну точку как истукан.

Гестаповец допытывался:

— Ты — Рыжая Галка?

Аня вдруг подумала, что своим признанием она облегчит участь Гали. Ее перестанут искать. И она твердила:

— Да, я — Рыжая Галка.

Но теперь гестаповец не верил ей.

— А почему у тебя волосы черные? — хватал он ее за косы.

Измучившись, полицейский чин уехал, приказав двум дюжим полицаям сторожить ее. Полицаи ворчали. Сам поехал обедать, а они мучайся тут третьи сутки без сна. И еда всухомятку, нечем даже горло промочить. Они все же нашли, что поесть и чем «промочить горло». Подкрепившись, уселись на лавке у стены. Ее посадили в середку, чтобы не сбежала.

Так сидели они долго. Полицаи начали клевать носами. Встрепенутся, взглянут ошалело на нее, здесь ли, и опять клюют. Автоматы на коленях, крепко зажаты в руках. Наконец они перестали вздрагивать. Аня скосила глаза на одного, на другого — спят. Подождала еще немножко, встала и пошла к двери. Все тело напряжено. Ноги как деревянные. Сердце готово выскочить из груди. Тихонько скрипнула дверь. Прикрывать ее не стала. В коридоре увидела чьи-то тапки. Надела. Тесноваты. Но не босиком же бежать по улице. Открыла еще одну дверь, спустилась с крыльца и побежала. Скорее, скорее, подальше от этого места. Подальше, подальше. Один поворот, второй… Сгущались сумерки. Она пошла тише.

Куда теперь? Она чувствовала, что, чуть расслабится, упадет прямо здесь, на улице. Собрала нервы в кулак. Решила пойти к Коркину. Этот адрес был дан ей только на самый крайний случай. Но разве не настал он, этот случай? Идти опять через весь город. Под ногами месиво из песка и снега. Ноги сводит судорогой.

С трудом отыскала нужную ей улицу. Обрадовалась, когда увидела домик Коркина — небольшой, уже старый, под железной крышей, с закрытыми ставнями. Постучала. Дверь отворила женщина. Увидев измученную, обессиленную девушку, отстранилась, спросила настороженно:

— Вам кого?

— Петр Кузьмич дома?

— Проходите.

В горнице горел свет. Из-за стола навстречу поднялся хозяин. Высокий, костлявый, сильно постаревший.

— Я — Прошина. Может, помните? Мы с отцом как-то к вам заезжали. Я еще тогда совсем девчонкой была. Аня Прошина. Помните? Отца-то Петром Трофимовичем звали.

Хозяин жестом пригласил ее к столу:

— Садись. Вместе поужинаем. Проголодалась, наверное? Петра Трофимовича помню, как же, царство ему небесное.

Сел напротив на табуретку, спросил:

— Какими судьбами?

Она решила, что лучше сказать все сразу:

— Убежала я. Из гестапо. Меня, наверное, ищут. — С тревогой посмотрела на хозяина: — Если найдут, погубят и вас. Но мне нужна связь. Срочно. Это очень важно. Помогите. И я уйду.

Коркин изменился в лице, побледнел. Жена его ушла за ширму.

— Сейчас ночь, — сказал хозяин. — Да на тебе и лица нет. Вся в крови. Первый же патруль схватит. Так что оставайся у нас. До утра. А утром отправим тебя дальше. К нужным людям.

Хозяйка вынесла и поставила на стол миску капусты.

— Как у тебя с документами? — спросил Петр Кузьмич.

— Были документы. Надежные. А теперь ничего нет. Все отобрали.

Боязливо оглянулась на хозяйку. Подумала: не решится оставить на ночь чужого человека, да еще без документов. Но Петр Кузьмич только болезненно поморщился:

— Плохо. Но что-нибудь придумаем. Ты не волнуйся. В случае проверки спрячешься в подвале.

Хозяйка уже принесла белье. Постелила на лежанке. Аня не хотела снимать с себя платье. Боялась окровенить постель. Но хозяйка настояла, дала ей все свежее, перевязала раны, промыв их. Всю ночь Аню одолевали кошмары. Мерещились шаги в прихожей. Она вставала, подходила к окну, прислушивалась. Пробовала запоры, намереваясь в случае чего выпрыгнуть в окно и бежать. Петр Кузьмич ворчал:

— Спи ты! Тихо кругом.

Раны подсыхали на ней. Рубашка прилипала к бинтам. Стоило чуть повернуться, как опаляла жгучая боль.

К утру она забылась тревожным сном. Коркин разбудил ее.