Журавли. Рассказы

– Складень – это миниатюрный переносной иконостас, трудоемкая, уникальная авторская работа, как сейчас бы сказали. Такого качества вещей делалось очень мало. Любая освященная икона, а тем более такой триптих, обладает защитной силой, способна незримо оберегать своего владельца, посылая ему Божию помощь в нужный час, мудрость, надежду. Вот такую семейную реликвию в день моего шестнадцатилетия бабушка подарила и мне. Это даже был не подарок, это была передача семейной реликвии, требующей служения ей, особого внимания, хранения и обязательного сбережения для потомков. Бабушка рассказала мне, что икона передавалась в нашей семье по женской линии, что именно этот складень принадлежал брату Алексея Чирикова – Ивану. Но ничего в семье не было известно об иконе Алексея Ильича. Невероятно, но она нашлась.

Маша задумалась и подправила свое заключение:

– Вернее, я почти уверена в этом, – поставив логическое ударение на слове «почти», то есть оставляя вероятностный процент ошибки.

Но Степан, ни минуты не сомневающийся в том, что его икона – та самая, чириковская, – несдержанно выкрикнул:

– Да какое тут может быть сомнение! Конечно, нашлась!

Остальные молчали. Потом, набожно перекрестившись и глубокомысленно вздохнув, Мила произнесла:

– Я тоже думаю, что это та самая икона. И мы со Степаном отдадим ее вам, раз она принадлежит вашей семье.

– Что вы, что вы, Мила, – замахала руками Маша. – Если Алексей Ильич подарил ее вашему предку, она ваша. Главное, я знаю, где она.

– Она – Степанова, – твердо сказала Мила. – Надеюсь, брат, что теперь ты от нее не откажешься. И станешь жить по ее законам.

Степан молча взял в руки старинный складень и, мечтательно задумавшись, накрыл своей ладонью.

Мила спохватилась, что остыло горячее кушанье, и настойчиво повелела гостям продолжить трапезу. Юрий понял, что настал подходящий момент, и тихонечко стал склонять Степана и Володишу отметить этот случай крепким напитком. Но непреклонная Мила, видя, что дело идет к выпивке, убрала со стола бутыль несмотря на обиженный взгляд мужа.

Молодежь еще долго обсуждала невероятное событие, потом все пошли провожать Володишу. Когда вернулись, Мила выделила Степану место на сеновале, а Маше для ночлега отдала самую лучшую кровать в доме – хозяйскую, попросив Степана помочь девушке расстелить ее. Молодого человека не надо было уговаривать, он с радостью исполнил нехитрое дело и потом предложил Маше выйти во двор, еще полюбоваться таежными звездами. Они, действительно, были огромные, близкие, казалось, жаркие, как разбрызганные капли солнца. Девушка явственно ощутила на своей щеке жар, не сразу сообразив, что он не от звезд, а от пылающей щеки Степана. Он крепко обнял Машу и приник к ней не то что всем своим телом, но сердцем, душой, всеми лучшими мыслями и стремлениями, какие только в нем существовали. Его губы Маша не оттолкнула.

На другой день ранним утром Маша и Степан на моторной лодке отправились к Качинской сопке, которая величественной доминантой над таежной глухоманью возвышалась не то что века – тысячелетия. Там была и тропа Алексея Чирикова.

Поднявшись на самую вершину, молодые люди почувствовали усталость. Они сели на поваленное дерево, блаженно вытянули ноги, которые оказались сильно поцарапанными кедровым стлаником. В него путники попали, свернув на минутку с проторенной горной тропы. Но боль не чувствовалась, казалось, насыщенный таежной благодатью запах, доносившийся из зарослей дикой черной смородины, и врачевал раны, и восстанавливал силы.

Маша долго отдыхать не смогла, вскочила первая и потянула Степана к площадке, откуда был виден Илим. Внизу, сплетаясь в пульсирующий узел, расходились ленточками реки, было видно, как много на них стариц и островов, до горизонта просматривался Илим. Маша впервые в жизни видела нехоженые места неоглядной хвойно-лиственной тайги. Степан рассказал ей, что в летние месяцы крестьяне ангарских деревень тащат вверх по течению реки свои лодки-дощаники, поднимаются на десятки петляющих верст к сенокосным угодьям, добираются в тихие рыбные места, не знающие ни выстрела, ни браконьерского взрыва.

Крестьяне, промысловики несколько веков осваивают богатства Илимских земель и лесов. Со времен первопроходцев здесь распахивали землю, охотились, заводили скот, а вечерами, при свете, идущем из жаркой печи, костяной иглой с тонкой жилой вместо нитки шили себе ичиги, бродни и другую обут-ку – самую надежную обувь в этих краях.

Степан еще много интересного рассказал Маше, но вдруг говорить расхотелось. На него напала или усталость, или непонятная нега. Ведь Маша, любуясь пречистой, умиротворявшей спокойной водой Илима, стояла так близко. И была не понятна причина дрожания теплого воздуха, происходящего то ли от смены воздушных слоев, то ли от трепета Машиного сердца, взволнованного не только извечной, райской красотой Илимской долины, золотыми соснами в песчаных дюнах, но новым для нее, не унимающимся чувством любви. Маша сама обняла Степана и сказала: