Журба<br />(Повесть о хорошем человеке)

Потом во дворе возник Ванька Шкет. Рыжий, шустрый, вертлявый, он не приходил, а возникал, и не уходил, а исчезал. И вот, возникнув и увидев, чем занимается приятель, он злорадно спросил:

— Змея делаешь? В детство ударился?

Он потому так зло обрадовался, что не забыл, как два года назад, в дни Февральской революции, тезка тоже застукал его за детским занятием: Шкет тогда доблестно сражался со снеговиками, воображая их германскими солдатами.

Журба никак не отреагировал на выпад, даже головы не поднял, он спокойно и молча продолжал свою работу. Шкет потоптался около, придумывая очередное ехидное замечание, но так и не придумал или не решился сделать, сбитый с толку серьезным видом друга. Тот между тем, закончив обклейку змея, приладил к нему хвост — кусок пеньки с насаженными на нее кусочками бумаги, привязал бечевку, другой конец которой был намотан на щепку.

— Готово! Пошли, поможешь.

Едва оба Ивана вышли на улицу, как их окружила малышня из соседних дворов. Они радостно загомонили, предвкушая давно не виданное зрелище, не много было у них радостей в полуголодном, притихшем Спасске, занятом белогвардейцами и интервентами.

Ребята вышли за околицу села и стали подниматься на увал, заросший прошлогодней рыжей травой. По дороге Журба рассказывал Шкету, пытаясь подражать учителю Сильвестру Ивановичу:

— …В него не только играют дети, его используют в разных целях. Древние китайцы, которые и придумали его, пользовались им в религиозных целях, духов заклинали… В восемнадцатом веке змеев стали применять для научных опытов…

— Как это? — недоверчиво спросил Ванька.

— По-разному. Например, англичанин Вильсон поднимал на нем градусник, чтобы узнать температуру в верхних слоях атмосферы, американец Франклин изучал с его помощью атмосферное электричество… А сегодня во многих странах, в том числе и в нашей, при обсерваториях открыты специальные змейковые станции. Поднимают наверх разные умные приборы, ставят разные опыты…

— Так мы тоже, что ли, опыт будем ставить?

— Что-то вроде этого. — Иван огляделся — место для запуска змея было самым подходящим: кругом просторно, голо, ни деревьев, ни телеграфных столбов. — Держи, — он сунул приятелю змея, а сам стал отходить, разматывая бечевку со щепки. Сопровождающая их ребятня разделилась на две кучки, одна осталась со Шкетом, другая побежала за Журбой; глаза малышей блестели в ожидании чуда. И оно произошло!

— Отпускай! — крикнул Иван, и змей взмыл в воздух, исторгнув у детей вопли восторга. Впрочем, скоро они притихли. Запрокинув головы, завороженно следили за полетом змея. Он легко и свободно парил в высоком чистом небе, то устремлялся куда-то, словно настигая невидимую цель, то почти замирал на месте, медленно кружась. Иногда он делал резкий рывок вниз, и всем казалось, что вот-вот грянет оземь и рассыплется, но, подхваченный воздушным потоком, вновь взмывал и снова плавал в вышине, описывая круги, как птица.

Шкет, забыв о своих насмешках над другом, вспомнившим детство, с которым они, как и их сверстники, так торопились расстаться, теперь с завистью смотрел на Журбу, державшего бечевку. Потом не выдержал, подбежал.

— Дай мне!

Иван перевел взгляд с воздушного змея на приятеля, нетерпеливо топтавшегося возле него — спустился, так сказать, с неба на землю и задумчиво спросил:

— Скажи, Вань, ты когда-нибудь думал, для чего ты родился?

— Как для чего? — опешил Шкет. — Для того, чтобы жить!

Журба кивнул, именно такого ответа он и ждал.

— В общем-то, правильно, но… Понимаешь — только ты не обижайся! — если человек рождается для того, чтобы только жить, то он… животное. Да и то от скотины больше проку: она дает мясо, молоко, шерсть, кожу… А от человека, который просто живет, что останется? Только дети, которые, как и он, будут просто жить. И так далее. Я вот как-то читал рассказ, не помню, как называется и кто написал, о том, как молодожены, обвенчавшись, вышли из церкви и увидели, как мимо идет похоронная процессия. Прошли годы, покойника забыли сначала друзья, потом родственники, сначала дальние, а потом и близкие, и наконец, все. Только однажды один старик сказал своей старухе: «А помнишь, когда мы с тобой венчались, хоронили какого-то человека?» Потом и эти двое умерли, и больше уже никто на земле не вспоминал того покойника…

— К чему ты все это рассказываешь?

— Поэт Константин Бальмонт писал: «Я в мир пришел, чтоб видеть солнце!» Это красиво, но этого мало для человека. Вот Радищев ясно для чего родился, потому что сказал: «Я взглянул окрест себя, и душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». Он заступился за бедных и обездоленных, через то сам пострадал. Но люди будут помнить его вечно. Вот и нам надо…

Он замолчал на полуслове, внезапно смутившись. Сунул Шкету моток бечевки.