Журба<br />(Повесть о хорошем человеке)

Из Японии его высочество со свитой прибыли во Владивосток. Там он участвовал в числе прочего в торжественной закладке Уссурийской железной дороги. А пока ее не было, до Хабаровска пришлось добираться на лошадях. Великосветский кортеж из 30 экипажей выехал из Владивостока и весь путь до Спасска — 224 версты — проделал за двое с половиной суток. Свежие четверки и верховые лошади ждали наследника во многих селах по тракту.

В Спасское цесаревич и его свита прибыли в ночь на 24 мая 1891 года. Переночевал он, естественно, в самом богатом доме, а утром Николаю докладывают: так, мол, и так, далее ехать нет никакой возможности, потому что река Одарка вышла из берегов и затопила окрестности на три версты.

— Ну, и что же вы предлагаете? — Николай сидел на кровати в лиловых шелковых кальсонах, зевая и почесываясь. Он явно не выспался.

— Либо ждать спада воды, на что уйдет, по всей видимости, несколько дней, либо…

— Нет, нет, — испуганно забормотал Николай, вспомнив ночную духоту и клопов, которые, как оказалось, не признают разницы между знатью и чернью и пьют голубую кровь с неменьшим удовольствием, чем красную. — Я не желаю здесь более оставаться!

— …либо двигаться по затопленной местности, мобилизовав для этого тягловый скот местных селян, — закончил военный губернатор.

— Распорядитесь, голубчик, и побыстрее!

Вместо лошадей в экипажи впрягли волов, но и этого тягла оказалось недостаточно: колеса по ступицу вязли в грязи. Пришлось мобилизовать и спасских крестьян. Коляска с наследником, подталкиваемая дюжими плечами, медленно поползла на север, к Хабаровску.

Дед Сергей Журба, тогда еще не старый и крепкий, в этой грязной работе не участвовал, сославшись на якобы имевшуюся у него «килу», стоял в стороне и ворчал:

— Ось усевся на шию мужику и тепер будет сидеть вик.

В память о посещении Спасского Николаем Романовым одна из улиц была названа Николаевской. На ней и жил Ванюшка Журба. Давным-давно, еще пятилетним мальцом он как-то похвастал перед сверстниками: «А я зато жил с царем на одной улице!» Никто из мальцов не усомнился в этом сообщении, хотя Ванюшка родился в 1903 году, то есть спустя двенадцать лет после пребывания цесаревича в Спасском…

— Эх, и глупыши были! — Ванюшка, впряженный в салазки с кадушкой, полной воды, покачал головой в рваном треухе. — И я хорош: нашел, чем гордиться! Вот если бы сейчас надумал Николашка приехать к нам и заночевать в селе, я бы гранату ему в окошко — р-раз! — только перья от него полетели бы!

Про гранату Ванюшка подумал не просто так: у него в стайке надежно припрятана «лимонка», выменянная на табак еще осенью у односельчанина — фронтовика. И о царе он подумал не просто так, а потому, что знал от отца и деда, что Николай с тех пор, как уехал из Спасского, натворил много кровавых дел: тут и Ходынка, и 9 января пятого года, и Ленский расстрел, и войны — позорная — с японцем и ненужная — с германцем…

Посылкой Ванюшки по воду бабка Евдоха не ограничилась, ей нужно было еще золу вынести на огород, принести дров из дровяника, картошки и квашеной капусты из подполья… В общем, провозился мальчишка до темноты и на митинг не попал. Зато утром улизнул пораньше, когда все еще спали. Забежал к Шкетам, сдернул сонного Ваньку с полатей.

— Пошли в город!

В Спасском «пойти в город» означало пересечь улицу Мельничную, на одной стороне которой село, а на другой — город, выросший из Евгеньевской слободы, которая, в свою очередь, выросла вокруг железнодорожной станции с тем же названием. «Во всей России нет такого места, — гордятся спассчане, — чтобы деревня с городом через улицу разговаривала!»

Мальчишки поравнялись с белым зданием в виде перевернутой буквы Г, ее короткая часть была двухэтажной, а длинная — одноэтажной. В этом доме с прошлого, 1917 года, размещалась Спасская учительская семинария. Шкет мотнул головой в ее сторону и сказал — спросил:

— Может, теперь примут?

Журба нахмурился и промолчал, он и сам подумал об этом, а приятель угадал его мысли. Вообще с тех пор, как Ванюшка узнал, что царя больше нет и грядет какая-то другая жизнь, новая и неведомая, он только об этом и думал. Ванюшка был не только первым и единственным в своей семье грамотным, он еще и отлично учился в местной церковно-приходской школе. Он мечтал стать учителем. Закончив школу, он под диктовку деда написал прошение о приеме его в семинарию. К прошению дед Сергей приложил подношение — пуд меда со своей пасеки. Но не помогли ни отличный балльник ЦПШ, ни великолепный мед. Сказали: нет мест. Несколько часов кряду бушевал дед, бегая по хате, ругаясь и на русском, и на украинском:

— Нема мисця! Як же! С суконным рылом в калашный ряд! Для этого ёлопе, сына богатея Кузьменки е мисце, и для сына заводчика Золотарева е мисце, и для спекулянта Терещенки е мисце, а для крестьянского сына Ивана Журбы нема мисця! Хай бы им грець!

Потом немного успокоившись, обнял внука за острые худые плечи.