Журнал Двести

В.Рыбаков: Вес премии — дело наживное. То есть можно его нажить, а можно и нет; но даже при самых благоприятных обстоятельствах, даже с помощью самой массированной рекламы за год-два престижность не создашь. А вот перестараться вполне можно, и даже ту премию, которая имеет все шансы стать весомой и престижной, можно утопить еще в младенчестве, если тупо вопить на каждом углу, что она самая главная, самая объективная, самая драгоценная… Те, кто пытается проводить у нас рекламные компании на западный манер, забывают о том, что сознание и подсознание советского человека — а все мы пока вполне советские по уму и по дури — имеют свою специфику. В частности, мы на дух не верим пропаганде. Значит, то, что хвалят с трибун, с экранов и в печати, вызывает непроизвольную негативную реакцию. Если мне раз в неделю будут говорить, что "Хопёр — отличная компания", у меня это как-то осядет в башке. Если же это будут делать двадцать раз на дню, меня начнет рвать уже на слоге "Хо". То же и с премиями.

Значение же премий действительно велико, и от того, что собственной фантастики у нас издается все меньше, а читательская аудитория становится все уже, значение это, как ни парадоксально, только возрастает. Во-первых, это прекрасный повод напомнить миру о себе — ненавязчиво, но достойно. Во-вторых, времена, когда лучшей премией для автора было благоговейное внимание миллионов читателей, ушли, видимо, безвозвратно — значит, нужны какие-то компенсирующие механизмы. Это звучит отвратительно, но это так. Большинству писателей — и честным, вкладывающим в свои тексты душу писателям в особенности — как воздух необходимы хоть какие-нибудь эмоции, которые приглушали бы муку, сопровождающую рождение этих текстов, и отчаяние, сопровождающее разрыв пуповины и беззвучное падение текстов в пустоту читательского равнодушия. Дело не в тщеславии — дело в объективной потребности в переживаниях, которые как-то уравновешивали бы чашечки невидимых весов в психике; ведь если одна из чашечек слишком перевешивает, начинается безумие. Дело не в "Аэлитных" каменюках и не в бронзе "Улиток" дело в благодарном эмоциональном резонансе твоей референтной группы, пусть она даже и не слишком велика. Года полтора назад я предложил у нас на семинаре только хвалить друг друга, а критические замечания высказывать потом, тет-а-тет… Увы, это была еще одна тщетная потуга ефремовца, верящего в возможность мощной этики.

Что же касается количества премий, то — больше премий хороших и разных. В идеале каждое направление в фантастике должно стимулироваться, каждое должно иметь шанс на ежегодные аплодисменты зала. В одном зале будет пятьдесят человек, в другом сто пятьдесят — но это отнюдь не повод выгонять первых пятьдесят под дождь, а в освободившемся помещении устраивать валютный бар или магазин японской электроники. Магазинов этих и так хватает, а у нас каждый человек на счету.

А.Чертков: И Петухов? И Эрнст Малышев? И Вилли Конн?

В.Рыбаков: Не читал. Поэтому термин "у нас" их не охватывает.

А.Чертков: Скользкая, однако, тема! Сколько скандалов происходило и сколько будет происходить еще из-за того, кого считать "нашими", а кого нет. С кем крепить узы, а от кого, как теперь говорят, дистанцироваться…

В.Рыбаков: Знаю. И очень остро переживаю каждый такой конфликт, даже если впрямую он меня не затрагивает. Тут можно долго ворочать силлогизмами, но если попытаться сформулировать суть, то вот она: естественные процессы не терпят искусственных попыток им помочь. Жизнь сама скрепит с теми, с кем следовало бы скрепиться, и дистанцирует от тех, от кого надо дистанцироваться. А публичные пощечины, сладострастное, словно на чемпионате по ядовитости, поливание друг друга грязью в ксерокопированных журнальчиках, равно как громогласные демонстрации дружелюбия или заключение формальных союзов не доведут до добра. Жизнь богаче наших представлений о ней.

А.Чертков: Понятно. Не все так думают, но это тема отдельного, длинного и, наверное, тягостного разговора. И, как мне кажется, не очень интересного для широких читательских масс. А по поводу премий ты сам себе противоречишь. Обозвал их накладными плечами и тут же превозносишь, как панацею от чувства безысходности.