Журнал Двести

Не хотелось. И связывали его с нашей Северной Пальмирой не только полгода школьных, а потом студенческие и следующие. Корни уходят куда глубже. Здесь кончал Военно-медицинскую академию отец. И если б только! Еще его пра-пра-пра-прадед, чья фамилия была Гордон, похоронен на Преображенском кладбище. Рекрут из кантонистов, он выслужил все двадцать пять лет, после чего, как инвалид, то бишь по современной терминологии ветеран, получил, невзирая на вероисповедание, право проживания в столицах и обосновался в Санкт-Петербурге. Такие корни обрывать больно. "Это единственный мой город, — не так давно признавался мне Веллер, — и по моему святому убеждению — лучший город в мире. Нет такого второго — нигде, и чем больше видишь, тем лучше это понимаешь. Город, по которому просто пешком ходить, смотреть счастье… Но — писательская самореализация требовала. Он примерился к Петрозаводску, провел рекогносцировку в Риге; но в итоге — благодаря случайному знакомству с прекрасным эстонским прозаиком и драматургом Тээтом Калласом (впрочем, такому ли уж случайному? Как говаривала одна моя знакомая, "не мир тесен — прослойка тонка") — перебрался в Таллин (тогда еще с одним "н"). Правда, медом и там оказалось не намазано. Пришлось, то сотрудничая в газете, то перебиваясь иными способами, ждать вожделенной книги еще четыре года. Но вот он, наконец, вышел — сборник рассказов "Хочу быть дворником". Когда-то, в школьные еще годы, Веллеру казалось: достаточно опубликовать несколько блестящих рассказов и все заметят, и на улицах узнавать станут, и двери распахнутся в сияющий эдемский сад-огород… И вот, рассказы опубликованы, в нынешнем, восемьдесят третьем году, даже книга вышла, а дорога к райским кущам по-прежнему немеренная, и — странное дело! — кажется это не трагедией, а нормальным ходом событий; ибо не блаженный тот вертоград стал теперь уже целью, а обрел самодостаточность и самоценность процесс. Творил, творил из себя Веллер Настоящего Писателя — и это ему удалось.

Были потом новые книги. "Разбиватель сердец", "Приключения майора Звягина", "Легенды Невского проспекта" — называю не все, за десяток лет, статья ведь не библиографический справочник. И известность пришла — не так, как в детстве мнилось: "наутро он проснулся знаменитым" — но пришла; если раньше, в ленинградские годы, была это, пользуясь афоризмом Бориса Слуцкого, "широкая известность в узких кругах", то теперь обрел писатель Веллер собственного читателя — и немалый, замечу, электорат. И уже ездил он читать лекции о русской прозе в Италию и Данию… Но, думаете, процесс самосозидания его закончился? Ничуть не бывало. Не может такого быть с писателями — или не писатели они. Вот только о следующих актах сего процесса — в другой раз и в другой книге.

А сейчас — не только об авторе, но и об его прозе.

III

Как удивительно схожи в чем-то оказываются порой даже очень разные люди! Помню, года два назад, когда я писал предисловие к книге не то киевлянина с Молдаванки, не то одессита с Крещатика, обаятельного и веселого фантаста Бориса Штерна, он попросил меня сделать некую оговорку. И теперь Веллер, едва речь зашла о статье, повторил чуть ли не слово в слово: "Только, пожалуйста, Андрей, упомяни, что, строго говоря, это все не фантастика и, тем более, не научная фантастика. Это самая обычная проза с элементами фантазии, взлома реальности, что искони присуще художественной литературе. В "Преступлении и наказании", есть, конечно, элемент криминального романа, но ведь никто же его детективом не назовет…" Вот я и упомянул. А теперь давайте разбираться, поскольку вот так, сама собою, вновь с дивной отчетливостью возникла — крупным кеглем, жирным курсивом — та самая буква "Ы".

Прежде всего — о фантастике научной. По сути дела, родилась она в прошлом веке, с промышленной революцией, и с тех пор из горчичного семени жюль-верновского "романа в совершенно новом роде, научного романа" вымахала в огромное древо, имеющее не только пышную крону, но и — подобно баньяну — множество дополнительных стволов, ее поддерживающих. Он вовсе не удивителен, этот бурный рост, ибо соответственнен столь же лавинообразному научно-техническому прогрессу, который перестал быть уделом затворников бертольдов шварцев и трагических одиночек дени папенов, прямо или косвенно войдя во всякий дом. А раз явилась в мир новая сила — там уж судите, как хотите, благостная или злая, не суть важно, — литература не могла ее игнорировать. Ее и последствия ее вмешательства в нашу жизнь.