Журнал Двести

Таким образом, ученому теперь уже окончательно не приходится ждать от фантастики конкретных подсказок, а массовому читателю — конкретных технических сведений. Фантастика, взамен этого, в состоянии формулировать досрочные социальные заказы науке и создавать образы, раскрепощающие фантазию читателя.

Крайне существенно, что и то и другое, однако, писатель — если он писатель, а не ремесленник — делает совершенно непроизвольно, как бы походя, попутно, исходя из своих чисто художественных задач. Более того, чем меньше он останавливается на этих двух параметрах, чем больше они для него являются вспомогательным средством для достижения основного — художественной достоверности, тем лучших показателей он, так сказать, по этим параметрам добивается.

Желая заострить какую-то этическую проблему, туже скрутить коллизии сюжета, заставить людей проявиться в экстремальных обстоятельствах, писатель неизбежно будет стараться придумать какую-то реально представимую задачу, вставшую перед обществом, и противопоставить ей минимально необходимые для ее разрешения социально-технические средства (причем обязательно минимально необходимые, иначе ситуация потеряет остроту, общество окажется вялым, расслабленным, и в значительной степени будет утрачен смысл применения фантастического приема). Но при закреплении связи "задача — средства решения" в уме читателя дело непроизвольно примет иной оборот, последовательность окажется прямо противоположной: общество, достигнувшее такой-то и такой-то стадии общественного и индустриального развития, неизбежно будет ставить перед собою такие-то и такие-то задачи, и поэтому для их выполнения понадобятся такие-то и такие-то технические средства. Если общество выглядит достоверно, а задача, стоящая перед ним — не надуманно и не облегченно, это и будет формулированием долгосрочного социального заказа, который современное автору общество предъявляет науке с указанием необходимого, пусть сколь угодно отдаленного, срока исполнения.

Прибегая к субсветовой и суперсветовой технологии, автор волей-неволей должен для создания достоверной среды давать и авторской речи некие образы, а в речи героев — некие реплики, относящиеся к этой технологии. Если писатель добросовестен и не безграмотен, эти образы и эти реплики должны удовлетворять двум условиям. Во-первых, они не должны прямо противоречить существующим на момент написания текста научным данным. Во-вторых, они должны более или менее относиться к затрагиваемой научной проблеме. Если какое-либо из этих условий не соблюдается, художественная достоверность не может быть достигнута. Даже не слишком искушенный читатель всегда почувствует, где фантастический реализм, а где — абракадабра; а к абракадабре нельзя относиться всерьез, и к тому, что происходит в связи с нею — тоже. Но именно так и создается благотворнейшим образом действующий на способность фантазировать "белый шум". Он и представляет собою ни что иное, как эмоционально убедительное и притягательное произвольное комбинирование широкого набора малосвязанных данных и, что самое важное, намеков на данные. При чтении любой склонный к аналитическому мышлению ум волей-неволей начинает пытаться привести эти намеки в систему и, что самое важное, пытаться заполнить недостающие звенья. А тут уже недалеко до нестандартных решений, до выхода за пределы устоявшихся и тесных представлений. Короче, недалеко до открытий. Но этот "белый шум" возникает побочно. Сам автор ставит перед собою задачи совершенно иного порядка.

Интересно, что на первых порах, когда всплеск НФ конца 50-х — начала 60-х только набирал силу, субсветовая технология с ее удивительным парадоксом сокращения времени использовалась в основном как аналог машин времени анизотропного действия, то есть способных перемещать пассажира только из прошлого в будущее. Сама экспедиция, как правило, оставалась более или менее за кадром. "Парадокс близнецов" заменил употреблявшиеся в фантастике XIX века спонтанные временные смещения — герой заснул, например, на сто лет, проснулся, а вокруг будущее: спонтанные же смещения во времени, в свою очередь, тоже были заменой еще более раннего литературного приема спонтанного перемещения в пространстве, неожиданного попадания в место, которого нет — утопия. Цель у всех трех приемов оставалась одной и той же — экскурсия современного автору текста человека по миру, основанному на идеальных, с точки зрения автора, социальных и политических принципах. Показательным примером такого рода может служить начатый в 1951 г. роман Мартынова "Гость из бездны", где в развитое коммунистическое будущее люди XX века попадают одновременно двумя путями: один просто воскрешен через 2000 лет после смерти, другие жили все это время в фотонном звездолете и состарились лет на семь.

Однако фантасты быстро поняли, что игра среди межзвездных декораций дает им возможность решать куда более интересные художественные задачи, нежели прямое иллюстрирование социальных идеалов путем более или менее интересно описанной экскурсии.