Журнал ЕСЛИ №11 ЗА 2004 ГОД

– Дура! Дурища! Вот дура-то! – кричит Хромой.

– Просто дайте мне подумать.

А Хромой уже не кричит, а прямо рычит, будто бы он собака.

– Чем рассуждать, иди ко мне сюда, – и Хромой показывает себе между ног.

А она ему:

– Дружок, я полагаю, у тебя там тоже все… хроменькое.

Хромой вынает ножик свой и улыбается нехорошо. По всему видно, не хочет Хромой женщину своей сделать. Хочет он ее побить и порезать. А она вынает пистолет и направляет ему прямо между глаз.

– Теперь что скажешь, калека? Бах! Бах!

Опять все оглушились. Сил нет, как громко! Все уши заболели!

А это оказалось, что мэр Малютка стрелял. Женщина с Ручья за правую руку держится, охает, пистолет улетел из руки из ее. И Хромой Хаким тоже за свою за правую руку держится, морщится, стонет.

Кровь у него из руки идет, но так, не сильно, чуть-чуть идет. И нож из руки из его тоже улетел совсем.

– Что за люди! Как стадо баранов! Я же ясно сказал: стволы никто не приносит!

– Ты ж принес.

– Я другое дело. Я тут закон и власть, мне можно. А вам всем не положено. Ладно. Короче: не тяни резину. Подписывай и передавай дальше.

– Теперь я точно не буду! – и передает женщина Салли бумагу с подписями человеку по имени Алекс от дистрикта Завод.

И кто-то всем говорит, я не увидел кто, вроде бы Вольф: «Вот оно – бабье рассуждение. Всем видно?». А новичок ему отвечает: «Да которые с Ручья – все прощелыги».

Алекс вертит-вертит бумагу. Хитро улыбается. Чего он улыбается-то?

Ой-ой!

Тут до меня дошло. Подписей-то вышло пять. Вот. Если подпишет Алекс, то будет разбойнику конец, повесят разбойника. А если не подпишет Алекс, то разбойнику, значит, жить.

– Эй, заводской! Слышь, ты! Смотри, не ошибись… – это Тюря ему говорит.

Алекс этот заводской к нему поворачивается и спрашивает так громко, все его очень хорошо слышат:

– А если ошибусь, то что?

А ответил ему не Тюря, а Вольф, да и сказал как-то, не глядя на Алекса, в сторону куда-то сказал:

– Умные люди помнят о разнообразных неприятных случаях… А Тюря ничего не ответил, Тюря только ухмылялся.

– Да-а-а?

Заводской специально так потянул «а-а-а», чтоб всем ясно было: ни Тюрю он в грош не ставит, ни Вольфа. А потом он медленно-медленно-медленно листок поднял и харкнул в самую в середину.

– Это вам, болты, вместо моей подписи. Бумагу скомкал и на стол бросил.

Тут опять половина повскакала с мест, опять шумно сделалось. А я уже устал. Я столько много сразу слушать не могу. Я уже не пойму, о чем они, чего они, совсем я устал. Никакого ума не осталось. Я стал как маленькая рыбка, мне бы надо в ил зарыться…

Тут Фил Малютка вскочил и заорал:

– Все! Все, я сказал! Вы кто? Вы псы или вы олдермены? Какого рожна вы тут гавкаете?

– А ты кто такой, Малютка?

Ай! Это Вольф спросил. И так на него Малютка посмотрел, просто жуть. Ответил ему тихо-тихо, но все услышали, потому что сделалось еще тише:

– Я тебе чуть погодя объясню, волчонок, кто я такой и кто такой ты.

Вольф отвернулся, не смотрит на мэра. А Малютка говорит уже нормальным голосом:

– Так. Теперь всем довожу до понятия. Ясное дело, было бы лучше все-таки вздернуть подонка. Вы хотели его вздернуть, пока вас всех Огородник не сбил. Со своей малявкой полудохлой… И я тоже так хотел. И народ просил: «Вздернуть его!» Разве не так люди вам говорили, когда вы сюда шли? «Вздернуть его!» – вот что вам говорили. Теперь будет много недовольных, и мне это не нравится. Но дело сделано, и переигрывать мы не станем. Я на тебя, Огородник, не в обиде, хоть ты и сделал нам большую пакость… И никто пускай к нему не лезет. Короче! Теперь: с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Людям своим скажите: продали мы терранцам козла этого за хорошие харчишки. Скажите еще: Огородник и мэр заключили выгодную сделку. Скажите, мол, будут жить припеваючи… какое-то время. Скажите: попразднуют маленько. Народ, конечно, другого хотел, ну да ничего, пошумят и успокоятся. Харчем утешатся. А если кто будет лезть на рожон, то пускай ко мне отправят, я разъясню, что к чему и под каким соусом. Еще раз всем довожу, кто по дури не понял: кончено дело! Не трожьте… этих… Тьфу. Огородник! Забирай своего подонка. Через 48 часов его не должно быть в Поселке. Все! Расходимся.

И кто-то негромко сказал, я не понял кто: «Ну, это мы посмотрим: кончено, не кончено…»

Люди уходят, очень угрюмые все. Женщина, правда, довольна, улыбается чего-то. Женщина Салли.

Разбойник той частью рожи, которая у него не запластырена, ухмыляется. Спрашивает:

– Сдается мне, ты теперь хозяин Коротышке Бо… Как тебя называть? Огородником тебя называть?

– Господин Сомов.

– Что?

– Будешь называть меня «господин Сомов», – говорит ему Огородник, а сам – спокойней спокойного. Вот. Точь-в-точь больной. Весь белый. Руки трясутся у него, прямо как у Хромого.

– Слушай, господин Сомов, что теперь светит Коротышке Бо?

Сдается мне, помилование пошло псу под хвост… Не обсуждается помилование?

– Нет.

– А тогда… что?

Огородник вздохнул так тяжко, вроде как после дела сделанного дыхание перевел. Я захотел подойти, погладить его по руке. Мне его сделалось жалко. Большой человек, хороший, сильный, а очень он, наверное, устал…