Журнал «Если», 1997 № 07

— Мистер Толливер, говорит Ивлин Хенд. Вчера я ждала целый день. У меня пропал концерт. Будьте добры вернуть мне мою скрипку, в каком бы состоянии она ни была.

У него даже не хватило сил на вежливый ответ.

— Ладно.

— Я хочу поставить вас в известность, мистер Толливер, что вы нанесли мне огромный ущерб. Вы ненадежный и плохой человек. Я хочу вас уведомить, что я этого так не оставлю. Вы выманили у меня деньги под ложным предлогом, вы загубили открывшуюся мне редкую возможность и причинили мне глубокие страдания. За это вы заплатите, если есть на свете справедливость. Я заставлю вас пожалеть о вашей подлой лжи!

— Да-да. Да, конечно, — бессознательно ответил Толливер.

Он повесил трубку и остался сидеть.

Пели эмоции, танцевали электроны, сдвинулся фокус и продолжалась симфония гнева.

Виолончель лежала у его ног. Ему не выбраться, не выпутаться. Ноги начинала сводить невыносимая боль.

Перевел с английского Михаил ЛЕВИН

Ревекка ФРУМКИНА, доктор филологических наук «Я НИКОМУ НЕ ЖЕЛАЮ ЗЛА»

*********************************************************************************************

Читатели, естественно, уже поняли, какую разрушительную силу имеет в виду Харлан Эллисон.

О том чувстве, которое и заставляет «вибрировать электроны», следует поговорить особо. Мы предложили прокомментировать рассказ известному ученому, автору многих книг, связанных с психологией личности, ведущему научному сотруднику Лаборатории психолингвистики Института языкознания РАН. Однако автор предпочла сугубо личный материал, посчитав, что судьба, которую она наблюдала, скажет читателю гораздо больше, поскольку в ней проявлены все этапы зарождения и развития этого разрушительного чувства.

*********************************************************************************************

Много лет назад мы с Агнессой сидели за одной партой в школе около площади Маяковского. В этой же школе она провела еще долгие годы, но уже у доски, преподавая литературу. Жила Агнесса рядом со школой, в громадном старом доме на Тверской. В нем могло бы поместиться население небольшого поселка, поэтому неудивительно, что соседями Агнессы были вначале наши соученицы, позже — ее ученики, а потом уже и родители бывших учеников.

Когда в конце 60-х дом начали расселять, Агнессе предложили квартирку без телефона в Узком. Она отказалась — ведь это означало бы потерять целый мир, а не только уйти из своей школы. Комната в двухкомнатной квартире с телефоном в соседнем доме представлялась неплохим выходом из положения, тем более, что соседкой должна была стать Инга, знакомая «девочка» из того же дома. У Инги были свои причины согласиться на жизнь в коммуналке: она одна растила Аню, желанного, но позднего ребенка, и полностью зависела от своего могущественного Института, находившегося в Центре.

Соседи виделись мало. Инга была геологом и много месяцев проводила в экспедициях. Агнесса ездила с учениками в дальние турпоходы. Анька — вяловатая беленькая девочка — была то в летнем лагере, то в лесной школе, к 8 марта дарила «тете Агнессе» забавные рисунки и ловко перешивала себе мамины платья. Шли годы, началась перестройка, Анька — уже не беленькая девочка, а рыжеволосая и весьма миловидная девица, — без чьей-либо помощи и как-то мимоходом поступила не куда-нибудь, а в архитектурный. Агнесса перешла в школе на полставки, а Инга поклялась, что едет в экспедицию в последний раз, во что никто не поверил. Домой она вернулась на носилках и без перспективы встать.

Казалось бы, случившееся не могло так уж близко коснуться Агнессы — все же они были только соседками. Агнесса жалела Ингу и Аньку и помогала, чем могла, но ей и в голову не могло прийти, что ее собственная жизнь может как-то измениться.

По-настоящему ситуацию увидела лишь Анька. Осознав, что ее мать обречена на жизнь в инвалидной коляске, она, как архитектор, быстро поняла и то, что в России даже лучшая коляска не въедет ни в туалет, ни в лифт, ни на тротуар. И тогда Анька вспомнила, что ее бабушка (которую она уже не застала в живых) была еврейкой, а значит, Инга тоже могла считаться еврейкой и имела право на израильское гражданство. Остальное было делом техники.