Журнал «Если», 2000 № 03

— Сиракузов, — узнал его Сорочкин. — Специалист по штроблению стен, а по совместительству председатель «Трудового Приморска». У него батальон крикливых старух, и сам он ужасно речист орет в мегафон, науськивает на евреев и демократов.

— Что такое штробление стен? — спросил я.

— Черт его знает… Кажется, он получает указания у Анциферова. Судя по всему, будет сегодня большой шум. — Сорочкин снял трубку тренькнувшего телефона и некоторое время молча слушал. — А милиции нигде не видно? — спросил он. — Ну, ясно. Кто из наших фотографов здесь? Котелков? Скажите ему, пусть готовится, поедет со мной.

Положив трубку, Валя обвел нас помрачневшим взглядом.

— Кажется, началось, — констатировал он. — Двадцать минут назад из морского училища вышла колонна курсантов. Куда идут — пока неясно, но похоже, что по направлению к Устьинским казармам. — Поедете со мной? — спросил он меня.

Я кивнул.

Устьинским казармам лет сто пятьдесят, если не больше. Давно высохла (или ушла под землю) речка, в устье которой и было заложено мрачное кроваво-красное здание. А оно стоит, приземистое, словно придавленное воспоминаниями об удалых временах. Три довольно глупых зубца украшают вход в казарму.

Когда мы подъехали, на плацу, поднимая пыль, топали взад-вперед два или три взвода молодых солдат.

— С утра до вечера у них строевая подготовка, — сказал Сорочкин, остановив машину напротив казарм, возле решетки — тут начиналось ограждение морского порта. — Пока все спокойно, — добавил он, закуривая.

— Валя, — попросил я, — пока есть время, давайте съездим на судостроительный. Я хотел бы взглянуть на крейсер. Это ведь недалеко?

— Недалеко. — Сорочкин подумал с полминуты, потом выбросил окурок в окошко и решительно заявил: — Поехали.

— Знаешь что? — сказал фотограф Котелков, спрятавший юное лицо в густой черной бороде. — Подъедем со стороны Собачьего переулка, оттуда лучше крейсер снимать. Эффектнее.

Не доезжая до этого Собачьего, мы увидели идущую навстречу толпу мужчин и женщин, почти все были в белых курточках и белых брюках.

— Ага, мукомолы и хлебопеки идут, — прокомментировал Сорочкин. — Молодец Мартик, расшевелил их. Все-таки, — добавил он, помолчав немного, — нормальным людям, имеющим прилично оплачиваемую работу, совершенно не нужно возвращаться в «развитой социализм».

Несколько дюжих парней возглавляли шествие. Один из них, рыжеусый толстячок, поигрывая палкой (или скалкой), пел нарочито отчаянным голосом:

Сидит козел на меже,
Дивуется бороде…

Нестройный хор подхватил:

Гей, борода!

Рыжеусый повел дальше:

А чья ж это борода,
Вся медом улита,
Белым шелком увита?

И опять хор:

Гей, борода!

Я спросил:

— Будет драка, Валя?

— Если курсанты полезут в этот… цейхгауз… ну, в арсенал за оружием, то, наверное, будет, — ответил Сорочкин. — А вот милиции что-то не видно.

Я рассказал о своем разговоре с «нашим Ибаньесом» и полковником Недбайловым — как они осмеяли «заговор».

— Этот Недбайлов, — внес ясность Сорочкин, — работает под грубоватого, но усердного служаку. Но никто не знает, что у него на уме.

Мы свернули в тенистый переулок, почему-то прозванный Собачьим, и вскоре въехали в порт, на территорию судостроительного завода. К нам неспешно направился пожилой мрачнолицый охранник со старым ружьем на ремне. Сорочкин сунул ему под нос редакционное удостоверение.

— Из газеты? — просипел охранник. — Давай, давай напиши, как его от стенки ташшат.

— Ты о чем? — насторожился Сорочкин, но в следующий миг, не дожидаясь ответа, припустил вдоль длинного и словно бы мертвого заводского цеха.

Мы с фотографом побежали за ним. Свернули за угол цеха — и замерли.

Громадный корпус недостроенного крейсера, словно веснушками, покрытый рыжими пятнами сурика, косо стоял на темной воде заводской акватории — да не стоял, а подталкиваемый двумя буксирными пароходиками, прилепившимися к носу и корме, медленно отодвигался от заводской — так называемой достроечной — стенки. Буксиры усердно пыхтели. На мостике крейсера высокий морской офицер в мегафон отдавал команды. Несколько матросов (или курсантов?) возились на крыльях мостика. А по стенке беспокойно бегал взад-вперед строитель Шуршалов в своем берете — он грозил офицеру кулаком и орал, срывая голос:

— Братеев! С левого борта кингстоны плохо задраены! Тебя судить будут, когда корабль потонет!

Котелков щелкал затвором — такие снимки!

А я думал себе: «Братеев, опять Братеев! То он Настю в постель затаскивает, то крейсер от стенки оттаскивает». Мне захотелось убить этого наглого офицера.

— А где тут телефон, служивый? — спросил Сорочкин у охранника.