Журнал «Если», 2000 № 07

Б.Н.:Я никогда не верил (и не верю сейчас), что литература способна существенно повлиять на судьбу человека. Побудить к какому-то конкретному поступку — да, пожалуй. Сделать добрее (злее, мягче, веселее, агрессивнее) — да: на полчаса, на час, на один день, но никак не более. Бывают, конечно, в жизни некоторых (очень немногих!) людей «книги-революции», книги, переворачивающие мировоззрение или хотя бы оставляющие неизгладимый след на всю последующую жизнь. Но это редкость, большая редкость. (Я лично знавал только одного такого человека: он прочитал в возрасте «наступающей зрелости» «Американскую трагедию» Драйзера, и эта книга определила все его сексуальное поведение на добрые два десятка лет). Разумеется, имеет место некий кумулятивный эффект. Из мальчишки, регулярно читающего хорошие книги, вырастает зачастую (хотя и не обязательно) хороший человек, но — почему? Может быть, потому только, что все это время он находился в ситуации, когда в руках у него оказывались именно хорошие книги (а не что попало)? Или вообще — может быть, дело в том, что взросление его происходило в мире, где принято читать (а не пить водку, торчать в подъездах, шкодить по подворотням)? По моим личным наблюдениям в процессе формирования личности литература занимает лишь какое-нибудь…над-цатое место, безнадежно уступая влиянию друзей, родителей, школы, улицы. Есть сколько угодно примеров, когда чтение хорошей литературы не помогло человеку стать ни добрым, ни честным, ни порядочным, и есть сколько угодно примеров малограмотных и в то же время вполне достойных людей. Что же касается ответственности за «приручение», я окончательно прекратил рефлексирование по этому поводу, когда лет семь-восемь назад прочитал в газете интервью с профессиональным наемником, мальчишечкой лет двадцати, успевшем жестоко повоевать и в Карабахе, и в Абхазии, и в Приднестровье. Любимые книги у него были «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров». В этот момент я окончательно понял: нет, не дано нашему слову отозваться в тех душах, на которые оно вроде бы изначально сориентировано. Книга уходит «в народ» и живет там своей жизнью, предсказать которую не в наших силах. Она лишь изредка способна что-либо изменить в читателе, а если такое изменение и происходит, то — Боже мой! — иногда лучше бы оно не происходило вовсе. Поэтому, на мой взгляд, лучшая судьба, которая может быть у книги, это когда ее разбирают на поговорки и повседневные шутки. Это, по крайней мере, безвредно.

Э.Г.:Попытаюсь уйти от соблазна перевести разговор на конкретные книги, хотя именно в «Трудно быть богом» в одном абзаце было предсказано, что случится с нашей страной, а в «Обитаемом острове» показано, что станет тому причиной. Но подобные упражнения в экзегетике могут быть двояко преподнесены любителями толкований. Скажу только, что вы, мне кажется, сформулировали принцип литературной неопределенности (коряво звучит, но вполне коррелирует с принципом Гейзенберга), который выводит обратную пропорциональность силы воздействия художественного произведения к предсказуемости его воздействия на определенную аудиторию… Впрочем, этак мы и до «квантового литературоведения» договоримся!.. Возвращаясь к нашей фантастике, все же отмечу, что точка зрения авторитета (привет от иезуитов?) имеет немалое значение для активных читателей и авторов. Особенно, когда дело касается всяких призов и премий. К моему удивлению даже люди весьма просвещенные и наделенные изрядным чувством юмора воспринимают порой все это слишком серьезно, а порой и болезненно. Так, например, последнее вручение одной весьма престижной литературной награды вызвало активное непонимание почтенной публики. Означенной публике весьма хотелось узнать о критериях оценки. Вы, конечно, догадываетесь, о чем идет речь?

Б.Н.:Невероятно трудно объяснить, почему тебе понравилась та или иная книга. То ли дело долбать, изничтожать и разносить. Ну, скажем так: книга Пелевина (при всех ее недостатках) показалась мне наиболее интересной, значительной, яркой, необычной и впечатляющей, нежели любая другая из предложенного списка. Если угодно: она лучше других мне запомнилась, хотя прочитал я ее первой. Повторяю: при всех ее недостатках, которых немало и которые легко формулируются — в отличие от достоинств, которые скорее ощущаются, чем поддаются логическому анализу.