Журнал «Если», 2004 № 07

За нашей спиной раздался топот множества ног, и я толкнул Одри в распахнутую дверь ближайшей каюты. Укрывшись за перевернутым столом, мы видели, как мимо двери, спотыкаясь, падая и снова вставая, промчались по коридору человек десять. Все они были в черных туниках команды Протея. Со свистом и улюлюканьем они преследовали одетых в белое сторонников Нептуна. Когда они исчезли из виду, я выждал еще немного, но ни один из них не вернулся.

— Надо спешить, — сказал я Одри и, взяв ее за руку, провел через люк в пространство между корпусами.

На служебной площадке царил полумрак, но в свете аварийных ламп было хорошо видно, как изгибаются и пляшут уходящие вниз лестницы. Стальной трап, ведущий к противоположной стене, тоже раскачивался вверх и вниз, словно подкидная доска, но люк, ведущий во внешний корпус, был открыт.

Корабль снова дернулся. Страшно заскрежетал металл, и над нашими головами просвистел конец лопнувшего троса. Я машинально пригнулся. Одри вцепилась в меня обеими руками и прижалась ко мне всем телом. Ее лицо выражало страх и какое-то странное неистовство.

— Давай вернемся назад, в книгу! — прошептала она. — Раз мы все равно умрем, я хочу умереть на Тансисе, с тобой.

— Я должен включить газ, Одри.

— Это уже ничего не изменит.

Я почти физически чувствовал, как безумие и паника овладевают ею. Казалось, самый воздух корабля был насыщен едкими парами, которые незаметно, но быстро растворяли мужество, убивали надежду и оставляли только страх. Какое-то время Одри еще пыталась сопротивляться, но скрежет лопающихся переборок, казавшийся особенно громким в замкнутом пространстве между корпусами, доконал ее. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как колени ее подогнулись, и она безвольно опустилась на металлическую решетку. Напрасно я звал ее по имени; Одри смотрела на меня, но я видел, что она меня не узнает и не понимает, где она и что с ней. И странным образом эта апатия передалась мне. Ледяное отчаяние, которое я с таким трудом сдерживал все это время, начало расти, шириться и вскоре захлестнуло меня с головой, ослепив, оглушив, лишив способности двигаться. Так вот как это было, подумал я, вспоминая написанные на борту «Утренней звезды» строки из дневника Бет. «Стоит на мгновение утратить мужество, как отчаяние охватывает тебя целиком, и ты уже не можешь с ним справиться».

Потом я услышал, как Одри зовет Мэтта Брэди, и почувствовал — я снова стал им, только теперь моя проблема исчезла. Сейчас я мог обладать ею.

Я опустил взгляд. Туника Одри задралась, и я увидел, что под ней ничего нет. Почувствовав мой взгляд, Одри призывно застонала и слегка приподняла бедра. Она была до предела возбуждена и буквально истекала соком, и я подумал, что в конце концов мы действительно скоро умрем.

Опустившись на колени, я погладил ее по внутренней стороне бедра.

— Земной Пес!..

Я мгновенно узнал этот шелестящий голос, эту имитацию человеческой речи. Мне был знаком его тембр, каждый его обертон. Генри! Но откуда он здесь взялся?…

— Нет, — ответил я. — Не сейчас.

— Посмотри на меня, Земной Пес…

Я пытался сопротивляться, но самый звук этого голоса действовал на меня подобно гипнозу. Повернув голову, я увидел, как прямо передо мной переливается через ограждение и струится по решетке моста легкий зеленоватый туман. На глазах он становился плотнее, приобретая очертания знакомой фигуры со сложенными крыльями и огромными круглыми глазами, поблескивавшими в полутьме, словно драгоценный фарфор.

— Что тебе нужно? — спросил я, но Генри ничего не ответил.

— А-а, я, кажется, догадался, — продолжал я. — Ты прилетел, чтобы забрать меня в свой летательский рай или куда там я должен попасть после смерти. А тебе разрешили меня забрать?

— Что ты хочешь этим сказать, Пес? — прошелестело в ответ.

— Ты, наверное, больше не рисуешь. Во всяком случае, крылья у тебя не в краске, а то я помню, как ты ухитрялся перемазаться с ног до головы.

— Ты прав. Здесь к искусству действительно относятся иначе.

— Потому что в раю каждый может быть гениальным художником, не так ли?

Фигура пристально смотрела на меня из зеленоватого тумана, и я снова — совсем как когда-то — кожей ощутил чуть насмешливый и снисходительный, но добрый и дружелюбный взгляд Генри. Он окатывал меня подобно ласковой и теплой волне, но не действовал с такой силой, как раньше. И внезапно мне стало жаль себя чуть ли не до слез.

— Ты всегда любил поговорить об искусстве, Пес. Даже сейчас ты не изменил своей привычке.

— А о чем я еще могу говорить? О смерти? О том, как меня предал мой лучший друг?

— Когда же я тебя предал? И как?

— Очень просто, — ответил я сердито. — Ты не мог не знать, что будет со мной, если ты убьешь себя. Сеть обвинила во всем меня, так что ты покончил не только с собой, но и со мной тоже.

— Но ведь ты не мертв! — сухо заметил сгусток тумана.