Прошло шестьдесят секунд, прежде чем доктор Томасин поднялся со своего места. Кэндес смотрела не отрываясь, как он поднимается по ступеням. Я со своего места чувствовала феромоны уверенности, которыми он пытался ее успокоить. Однако страх Кэндес оказался сильнее. Прежде чем доктор успел до нее добраться, она сбежала вниз по лесенке и бросилась к двери.
— Следующий докладчик — Аполлон Пападопулос.
Наша очередь!
Мгновенное согласие — и мы взошли на помост.
Вечером на ферму возвращались только мы шестеро и матушка Редд.
— Я лишь хотела помочь, — сказала Меда, когда мы расселись по местам.
— Доктор Томасин и без вас сделает все, что нужно.
— Понятно.
Я была уверена, что матушка Редд почувствовала наши угрызения совести. То, что мы не бросились вслед Кэндес, лежало на душе тяжким грузом. Она попала в беду, и, несмотря на все ее занудство, никакая голубая ленточка не стоила слез друга.
Я обернулась к Мануэлю, дав волю своей злости. Он шарахнулся в сторону, но тут же призвал цепочку к согласию.
Новая волна смущения — от Мануэля и остальных.
В конце концов они со мной согласились. Оставшуюся дорогу до фермы мы просидели в молчании.
А дома в электронном почтовом ящике обнаружили счет за такси.
— Она здесь! Добралась на такси!
Мы заглянули в ее комнату, потом обшарили весь дом… Никого. Тогда мы проверили сарай и лаборатории. Матушка Редд стала звонить доктору Томасину, а мы побежали к озеру, но остановились, когда выводок Строма громким кряканьем возвестил о своем желании присоединиться к нам. Пришлось выпустить уток из вольера. Птицы тут же заковыляли к озеру.
— Куда это они?
— Похоже, папочка им больше не нужен.
На озере Кэндес тоже не оказалось. Мы остановились, оглядываясь в шести направлениях и пытаясь уловить хоть какой-нибудь знак, хоть намек на то, где она прячется.
— Смотрите!
Из леса показалась целая утиная стая — это были наши утки, все до одной.
— Что это с ними?
Доковыляв до нас, птицы с громким кряканьем столпились вокруг наших ног.
— Час от часу не легче! Теперь у нас целое стадо привязавшихся уток!
Птицы оглушительно галдели, однако издавали не обычные нестройные звуки, а крякали дружно, в унисон, с равными промежутками и во все нарастающем темпе. Потом они вдруг развернулись и толпой направились к лесу. Мы двинулись следом.
Вслед за утками мы пробирались сквозь ветки кустарника, стараясь не отставать от их неуклюжего строя. Впрочем, птицы ковыляли под кустами куда проворнее, чем мы продирались сквозь заросли. Довольно скоро мы вышли к поляне, где прямо на земле лежала Кэндес.
— О, нет!
Она была белая как мел и липкая от пота. Пульс едва прощупывался.
На висках Кэндес просвечивали синие жилки вен.
Пока мы осматривали ее, утки продолжали толпиться вокруг.
Мы отыскали дорогу попроще и перенесли всю цепочку на ферму, по три звена за раз и мальчика последним. Нам ужасно не хотелось разлучать их, но они лежали без сознания и другого выхода не было.
— Батюшки! — всплеснула руками матушка Редд и тут же велела нам отнести Кэндес в лабораторию. Было так странно видеть ее в роли медика… Раньше матушка Редд лечила людей, хотя теперь ее специальностью была экология. Думаю, она и по сей день в душе оставалась врачом, даже несмотря на потерю звена. Но сколько необходимых навыков она потеряла вместе с этой частью?
— Кладите ее на стол. И скорее несите остальных.
Когда мы вернулись со следующей тройкой, матушка Редд уже проводила анализы: измерение уровня гормонов, анализы крови, генная карта… Когда мы втащили в лабораторию последнего из цепочки Кэндес, матушка Редд как раз говорила по видеофону с доктором Томасином.
— В генной карте серьезные отклонения от нормы. Похоже, Кэндес вводила себе какие-то метаморфанты, причем не далее как неделю назад. В результате — шок, почечная недостаточность, обмороки… Возможно, частичная амнезия. Я уже вызвала неотложку.
Доктор Томасин казался совершенно ошарашенным.
— Но зачем она это сделала?!