Журнал «Если», 2007 № 03

А перемещались эти существа между пещерами, в которых покоились туши чужих кораблей — слишком странные для описания.

И где-то далеко, где-то вблизи центра астероида, в собственном матриархальном помещении, нечто барабанило послания своим помощникам и собратьям, ударяя жесткими, коленчатыми и ветвящимися, словно оленьи рога, передними конечностями по кожаному барабану в мельчайших прожилках. Нечто, что ждало здесь тысячелетиями. Нечто, желающее только одного — заботиться о потерянных душах.

* * *

Катерина помогла Сюзи вытащить меня из капсулы.

Мне было хреново — одно из самых мерзких пробуждений, через которые мне довелось пройти. Впечатление создавалось такое, словно каждая вена в моем теле наполнена мелко истолченным стеклом. На мгновение, показавшееся мне бесконечно долгим, сама мысль о дыхании стала для меня невыносимо трудной, слишком тяжелой и болезненной даже для обдумывания.

Но прошло и оно, как проходит все.

Через некоторое время я уже мог не только дышать, но даже шевелиться и говорить.

— Где…

— Спокойно, кэп, — сказала Сюзи, наклоняясь и начиная отключать меня от всех систем капсулы. Я невольно улыбнулся. Сюзи умна — она лучший синтакс-штурман в «Ашанти индастриал», — но она еще и очень красива. И сейчас за мной словно ангел ухаживает.

Хотел бы я знать, ревнует ли Катерина.

— Где мы? — делаю я вторую попытку. — У меня такое ощущение, словно я провалялся в чертовой капсуле целую вечность. Что-то случилось?

— Мелкая маршрутная ошибка, — сообщила Сюзи. — У нас небольшие повреждения, и меня решили разбудить первой. Но не переживай. Главное, что мы живы.

Маршрутные ошибки. Ты слышишь разговоры о них, но надеешься, что с тобой такое никогда не случится.

— Большая задержка?

— Сорок дней. Мне очень жаль, Том. Накрылись наши премиальные.

Я гневно бью кулаком по стенке капсулы. Но тут подходит Катерина и успокаивает меня, положив руку на мое плечо.

— Все хорошо, — говорит она. — Ты в безопасности. А это самое главное.

Я смотрю на нее и на мгновение передо мной возникает лицо какой-то другой женщины, о которой я не думал уже много лет. Я даже почти вспоминаю ее имя, но это мгновение проходит.

— В безопасности, — соглашаюсь я и киваю.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Альберт Коудри Откровение

Горшин подсел к Гро за их обычный столик в «Винном погребке «Столица», жадно высосал из дешевого бокала полдюйма темно-красного каберне «Мондо россо» и принялся обличать пациентов.

— Росс, ты не представляешь, каково это — с утра до ночи выслушивать чокнутых, черт их дери.

Голос Горшина гудел, будто большой барабан; сложение соответствовало. Его собутыльник был тощим, язвительным и желчным, какими бывают лишь радикалы-переростки из университетских городков.

— Я вынужден читать галиматью своих студентов, — возразил Гро, — а получаю примерно десять процентов того, что зарабатываешь ты.

Горшин пропустил это мимо ушей. Ему, как Гамлету, ничто не могло помешать распинаться.

— Даже с моим любимчиком пошла сплошная маета. Я вот о чем: меня, представителя крошечного, тающего отряда последовательных последователей Фрейда — хохма нечаянная! — улюлюкая, взяли в кольцо индейцы из племени фармакотерапевтов. Наконец прорезался идеальный пациент: умный, готовый к сотрудничеству, с подлинно оригинальной системой параноидального бреда, сказочно денежный — а я, похоже, бьюсь с ним впустую.

— Что оригинального в паранойе? — удивился Гро. — Все мои знакомые параноики — редкостные зануды. Убеждены, что «Монсанто» [1]отравляет систему водоснабжения, или евреи тайно замышляют захватить власть в Галактике, или правительство пытается управлять их мозгом посредством направленного радиовещания на зубные пломбы, или…

— Мой пациент полагает, — медленно проговорил Горшин, — что Земля — это яйцо.

Гро заинтересовался.

— Земля — яйцо?

Он невольно поднял голову, и его взгляд скользнул за могучее левое плечо Горшина. На противоположном конце «Погребка» телевизор вводил собравшихся у стойки выпивох в курс вечерних новостей. С экрана, точно воспаленное око, взирало изображение, переданное «Марс Орбитером». «Что ж, — сказал себе Гро, отыскивая в чужой фантазии крупицу логики, — планеты и в самом деле слегка овальны, а если хорошенько подумать, овальный — значит яйцевидный…»

— Да, яйцо, — невозмутимо рокотал Горшин. — Его в незапамятные времена снесла гигантская космическая зверюга, каковую мой пациент именует матерью-драконицей.

— Эй, фрейдист, если это ни о чем тебе не говорит, пора прикрыть лавочку!

— Все внутренние планеты — яйца, — задавил Горшин этот выкрик с места, как тяжелый джип разутюжил бы мопед. — Поэтому они так отличаются от внешних планет. Пока был всего один выклев — там сейчас пояс астероидов. Из Меркурия и Венеры, считает мой больной, вероятно, вообще никто не вылупится: оттуда до Солнца рукой подать, и драконьи зародыши — он называет их драконышами — испеклись в скорлупе. Зато Земля вроде каши из сказки про трех медведей: не горячая и не холодная, самое то.