Журнал «Если» 2008 № 09

— Возьми сына с собой. Тебе необязательно признавать его. Сделай Гийома своим слугой. Он сумеет выучиться читать и писать. У него прекрасный голос. В будущем он сможет стать придворным музыкантом или соборным певчим.

— Но для этого его придется оскопить, – возразил я. – А некоторые мальчишки умирают под ножом цирюльника.

Судя по лицу Алисы, она и не подозревала, что делают с маленькими певцами. О, я слышал изумительных исполнителей с ангельскими голосами. Источник бесконечной меланхолии, звучащей в их песнях – это, скорее всего, раны, нанесенные мужскому достоинству. Пусть раны со временем заживают, остается желание, которое никогда не будет удовлетворено.

– Я не понимаю подобных вещей. Знаю только, что у тебя есть власть. Ты можешь вызвать солдат, и они по твоему приказу бросят в темницу любого. У твоего сына злой отчим: он не желает кормить чужого ребенка и тратить средства на бастарда. А ведь он – самый влиятельный человек в деревне, которая, по мнению многих, уже проклята. Ты должен взять Гийома. Можешь бичевать себя, сколько хочешь, но неужели ты не видишь, что заодно наказываешь и своего сына?

Я приехал в Тиффаж, чтобы расследовать преступление против Бога. Но не следует ли подвергнуть допросу меня самого?

Алиса поцеловала меня. Я словно окаменел, но не смог ожесточить своего сердца. И поэтому отвернулся. Мне нужно оставаться чистым, ибо утро недалеко, а еще предстоит месса и изгнание дьявола из несчастного.

– Прошу прощения, отец мой, – пробормотала Алиса, поклонилась и затем покинула комнату. Но ее запах по-прежнему стоял в ноздрях. А рана заныла с новой силой.

Но почему рана, какая рана? Нет никаких ран. Не следует ли мне последовать примеру едва не погибшего мученической смертью Оригена note 9и сделаться евнухом во имя Царствия небесного? Очевидно, обеты Богу – пустое обещание. Только удар ножа знаменует правду.

Хотя и брат Паоло, и Алиса утверждали, что Гийом хорошо поет, я смог убедиться в этом только утром, когда служил мессу в часовне. Брат Паоло нашел старый псалтырь и заставил мальчика пойти вместе с нами в замок, где обучил его короткому псалму, положенному на музыку Дюфаи Бургундца**, и во время сбора пожертвований они дуэтом исполнили псалом. Сам брат пел партии тенора и альта, а Гийом ухитрялся брать самые высокие ноты, казалось, парившие в воздухе и взлетавшие к небу…

Но прежде следует заметить, что за завтраком, состоявшим из ломтя ржаного хлеба и чаши с вином, шевалье Йохан сказал, что сделал все, как я повелел. Они забрали с собой крестьян, которым велели вытереть пыль и помыть полы в нескольких помещениях замка. Крестьяне исполнили все без малейших возражений, ибо боялись солдат куда больше, чем проклятия Синей Бороды.

Часовня, где маршал Франции творил самые омерзительные кощунства, уже к рассвету была очищена от грязи. Крестьяне, проделавшие всю работу, остались послушать мессу, но из деревни также явились несколько человек, возможно, надеявшихся на то, что прикосновение облатки к их языкам поможет заглушить навязчивый вкус ужаса.

Так вот, как уже было сказано, именно во время сбора пожертвований брат Паоло и его новоявленный ученик исполнили псалом. Крестьяне, разумеется, ничего не могли предложить, кроме нескольких караваев и головок сыра; однако наш палач с улыбкой расхаживал между ними, благосклонно принимая дары. Простофилям и в голову не приходило, каково его истинное ремесло.

Дюфаи положил на музыку божественный сонет Франческо Петрарки. Наверное, брат Паоло специально выбрал его, поскольку композитор, хоть и бургундец, все же побывал в Италии, и в музыке чувствовалось отчетливое итальянское влияние, ведь именно итальянцы ввели в моду давать основную партию самым высоким голосам, низводя остальные до роли простого аккомпанемента.

Слушая слова, я ощущал, как щемит сердце, ибо Петрарка поведал нам о Пресвятой Деве, представшей в лучах солнца и звезд.

И плод чресел моих пел эти слова, и ноты дрожали в ледяном воздухе, поднимаясь все выше и вьппе, словно лестница в небо…

In caelo.

Это жалкое создание утверждает, что живет на небе! А теперь он еще и наложил на меня проклятие, и я не мог видеть лица Пресвятой Девы в лучах звездного света. Вместо этого перед глазами упрямо вставало лицо земной женщины, женщины, чей чувственный запах и влажные губы взывали ко мне, искушая, соблазняя на грех; женщины, каждый жест которой отзывался обольщением Евы и коварством Змея. Я стоял, не шевелясь, и по лицу катился пот, хотя в церкви было холодно.

А голос моего сына все продолжал взлетать к потолку… и вдруг резко упал вниз. Луч света прорвался в восточное окно и осветил алтарь. И голос моего сына был этим светом. Он вывел меня из темноты. В мелодии слышался глас самого Бога!

И я увидел красоту в его глазах, моих глазах…