Журнал «Если», 2008 № 08

Московский семинар фантастов образовался позже Ленинградского — в 1978 году. Евгений Львович Войскунский, Дмитрий Александрович Биленкин, Георгий Иосифович Гуревич и Аркадий Натанович Стругацкий стали его руководителями, а мы — первыми семинаристами. У кого-то из нас уже были скромные, редкие публикации, у большинства рукописи вместе с подборкой редакционных отказов копились в столах, но в один прекрасный день мы собрались вместе и не расставались многие годы.

Курт Воннегут придумал для духовного объединения людей название «карасс». Думаю, нас тоже следовало называть членами одного карасса, и это, пожалуй, было самым главным.

Литературный процесс — дело сугубо индивидуальное. Никаким Песталоцци или Макаренко не под силу сделать человека талантливым. Зато мудрый наставник всегда поможет начинающему автору использовать тот минимум способностей, которыми одарила его Природа. Научить избегать простейших технических ошибок, помочь развить сильные стороны — по сути, обучить ремеслу. И одновременно мягко, умно, необидно, но убедительно уберечь от заблуждений в оценке собственного писательского потенциала.

Именно такими наставниками и были руководители семинара. Строгий, аристократически беспристрастный Войскунский, сохранивший душу юноши романтический Гуревич, всегда чрезвычайно доброжелательный Биленкин (что, впрочем, никого не спасало от его точных критических замечаний) — они очень скоро стали для нас друзьями, старшими друзьями, общение с которыми сделалось жизненной необходимостью.

Семинары проходили, как и положено проходить семинарам: мы собирались в Доме писателей или редакции журнала «Знание — сила», обсуждали прочитанные рукописи, выслушивали замечания руководителей, а потом просто разговаривали. Нам нравилось общаться, было очень радостно, что мы, тридцатилетние и, в сущности, состоявшиеся в своих изначальных профессиях люди, нашли друг друга. Виталий Бабенко, Владимир Покровский, Эдуард Геворкян, Александр Силецкий, Алан Кубатиев, критики Владимир Гопман и Михаил Ковальчук (Вл. Гаков), переводчик Владимир Баканов, чуть позже — Антон Молчанов (Ант Скаландис), Андрей Саломатов и другие прекрасно известные ныне авторы.

Конечно, после обсуждений мы не бросались тут же переписывать свои рассказы, стремясь немедленно учесть критические замечания (хотя очевидные промахи исправляли). Но наши семинары давали нечто большее: идеи, замыслы новых произведений, которые можно было здесь же «начерно» проговорить с коллегами.

А потом была первая Малеевка. Не знаю, сколько сил понадобилось Нине Матвеевне Берковой, руководителям, а также старосте нашего семинара Виталию Бабенко, чтобы пробить в Союзе писателей СССР идею всесоюзного семинара фантастов и приключенцев, но в 1982 году Малеевка состоялась, и мой личный карасс разросся до размеров страны. Семинары стали ежегодными, они проходили в Подмосковье, в Дубултах и Репино, всякий раз собирая чрезвычайно интересный народ.

Забавно, что обслуживающий персонал домов творчества фантастам благоволил: вы хоть и выпиваете, как остальные писатели, зато не безобразничаете, не дерете друг друга за бороды с воплями «я самый талантливый!», словно какие-нибудь поэты, — примерно так они говорили. В общем, это не удивительно. Тогда фантастику писали люди не просто с высшим образованием, а с хорошим высшим образованием. И немалой эрудицией. «Физики» в отличие от сугубых «лириков» куда ироничнее и спокойнее.

Я был горд и счастлив своими новыми замечательными друзьями. Ленинградцы Андрей Измайлов и Андрей Столяров, Вячеслав Рыбаков и Святослав Логинов, киевлянка Людмила Козинец, минчане Николай Чадович, Юрий Брайдер и Евгений Дрозд, Людмила Синицына из Душанбе, Данил Корецкий и Николай Блохин из Ростова-на-Дону, Евгений и Любовь Лукины из Волгограда, Михаил Успенский из Красноярска, Борис Штерн из Одессы… Яркие, умные, талантливые! Никто из нас тогда не помышлял о возможности каких-либо перемен в стране — в жизни мы оставались сугубыми реалистами и с этой жизнью смирились, но само существование моего карасса сделало ее, жизнь, совсем иной.

Я приезжал в Ленинград, Минск, Душанбе, я встречал друзей отовсюду в своей московской квартире и ощущал себя в другой стране — своем собственном, личном пространстве Полдня XXII века.

Нас по-прежнему мало и редко печатали, практически у каждого цензура изощренно выискивала и находила безыдейность и скрытые нападки на основы государства и строя, прекрасные произведения моих друзей лежали в столах без малейшей надежды на публикацию, но я знал, что они созданы, они существуют и изменить это уже не под силу никакой государственной машине. И тогда чувство горечи и безнадеги сменялись спокойствием и уверенностью.

Мне кажется, это главное, что давала нам Малеевка. По крайней мере, я так думаю.