Журнал «Если» 2010 № 3

Повеяло холодным ветерком. Евсей Карпович испугался: как бы в сугроб не затащили, лекари самозваные! Сугробом как-то он сам врачевал совсем сдуревшего домового Лукулла Аристарховича, который перебрал хозяйского коньяка.

— Пустите… — беззвучно пробормотал он. — Назад волоките…

И тут ему на физиономию рухнул слетевший с крыши рыхлый комок снега.

— Просыпается, ахти мне, просыпается! Ах, держите его, держите! Сверзится! — заголосила Минодора Титовна.

Цепкие лапы ухватились за шерстку Евсея Карповича. Это было неприятно. Домовые вообще не любят прикосновений, разве что в детстве, когда мамка тетешкает маленького. А тут прикосновения были злодейские — чуть доброхоты половину шкуры не выдрали.

Он ярости, не иначе, взялись силы: Евсей Карпович открыл глаза и обнаружил себя на заснеженном подоконнике. Внизу было пространство для долгого полета — семь этажей. Его втянули обратно в окошко, уложили поудобнее и стали расспрашивать. Он молчал — язык во рту не поворачивался, да и неловко было. Вся эта суета сильно его раздражала. Особенно неприятно было, что Якушка сбегал за Матрёной Даниловной. И она, видя перед собой прославленного Трифона Орентьевича, рассказала все подряд, упомянула и струнки, что натянулись между лежащим без сознания домовым и компьютерным экраном.

— Врет, — хотел было возразить Евсей Карпович, но голос не слушался. Он столько ночей провел за компьютером и никаких струнок не замечал.

— Не кикимора ли в машинку забралась? — спросил Акимка. — Не она ли соки сосет?

— Впервые слышу, чтобы кикимора струнки из себя выпускала, — отвечал Трифон Орентьевич. — Но кто-то там точно засел.

— Так выманить же надо!

— А как?

— На живца, — вдруг сказала Матрёна Даниловна. — Коли надобно — я в живцы пойду!

И тут Евсей Карпович содрогнулся, да так, что едва обратно в приоткрытое окошко не улетел. Хорошо, что его в шесть лап все еще держали…

* * *

Трифон Орентьевич, так уж вышло, до сих пор дела с компьютерами не имел. Квартира, где он жил в подручных при собственном деде, принадлежала старому чудаку, который новомодную технику презирал. Мартын Фомич замаялся чинить его древний утюг и старую кофемолку. Зато хозяин насобирал неимоверное множество книг. Отсюда и вся ученость Трифона Орентьевича.

Он прошелся перед монитором взад-вперед, почесал в затылке. Прочие взирали на него с трепетом: еще бы, не всякий день увидишь, как мастер за дело берется.

— Откуда струнки тянулись? — спросил он, уверенный, что эти сведения совершенно бесполезны. Однако что-то же нужно было говорить.

— Отсюда, и отсюда, и отсюда, — показала Матрёна Даниловна. — И вот отсюда.

— Сколько их было-то?

— Много. Как нитяная бахрома на скатерке.

— И как натянуты?

— Аж дрожали, — вспомнила Матрёна Даниловна страшноватую картинку. — И Евсея Карповича держали — тут, тут и вот тут.

Трифон Орентьевич покосился на Акимку с Якушкой, которые ждали от него мудрости.

— Давай-ка, бабушка Матрёна Даниловна, сделаем чертеж!

На Денискином столе много было всякого добра, в том числе и стопка бумажных листков — самому себе напоминалки писать. Была там и вещица, с которой никто из местных домовых дела не имел, а вот Трифон Орентьевич у хозяина ее видел и смысл понимал. Это был механический карандаш, из которого он, будучи еще Тришкой, извлекал куски грифеля. И теперь он очень гордо это проделал, а Малаша даже подбоченилась: мой-то каков!

Трифон Орентьевич велел Матрёне Даниловне вообразить, будто перед ней компьютерный экран, от которого тянутся струнки, и понаставить точек, откуда они растут. Домовиха сосредоточилась и принялась тыкать грифелем в бумажку. Дело это для нее было непривычное, она умаялась, словно целое ведро разбежавшейся по кухне картошки в кучу собирала.

Акимка и Якушка уставились на ее творчество и пришли в некоторое смятение. Изображен был продолговатый, дыбом торчащий силуэт с небольшим утолщением сверху и каким-то округлым расширением снизу. Трифон Орентьевич тоже малость смутился. Зато Маланья Гавриловна преспокойно взяла бумажку и объяснила, что изображен-де некто, имеющий голову, и в длинном балахоне, клубящемся у ног. Возражать ей не стали — тем более что она, скорее всего, была права.

— Нет, это не кикимора, — сказал Трифон Орентьевич. — Кикимора, сказывали, тоща и костлява…

Он задумался с таким умным видом, что все присмирели.

Логически рассуждая, Матрёна Даниловна видела струнки в полумраке или вообще в темноте — при солнечном свете они были бы незаметны. Значит, коли хочешь за них уцепиться, изволь ночевать возле компьютера.

Когда Трифон Орентьевич сообщил о своем намерении, Акимка с Якушкой пришли в восторг и предложили сесть в засаду вместе. Но Трифон Орентьевич назначил их присматривать за Евсеем Карповичем — мало ли что, с боку на бок перевернуть, водицы поднести. А Матрёна Даниловна, убедившись, что ее друг сердечный вроде оклемался, засобиралась домой, к Лукьяну Пафнутьевичу.