Журнал `Юность`, 1973-2

Лесом ли, полем пройду я,
Тропку ль взведу на холмы,—
Что мне январские думы,
Белые думы зимы!
Праздник веселых снежинок.
Чтоб ни о чем не жалеть.
Сколько осталось, скажи мне,
Думам твоим молодеть!
Как не хочу я лишаться
Этой недолгой любви,
Как они тихо ложатся,
Белые руки твои!
Помню, вот так же щемяще,
Нас не успели согреть
Руки отцов, уходящих
Вечной дорогой, сулящей
Славу да раннюю смерть…

Мальчишка с обручем несется
По дымным лужам напрямик.
А во дворе — лицом на солнце —
Сидит на лавочке старик.
Причешет луч его бородку.
Закурит дед. Захочет пить.
Поднимется. Идет к колодцу —
Так, словно учится ходить…

Прощанье с мартом

Легче стала ступать нога.
Выше — небо, леса, карнизы…
Понимаю твои снега.
Принимаю твои капризы.
За веселым моим селом
Я дышу наравне с природой
Тридцать первым твоим числом,
Как своим тридцать первым годом.
…Ты исчез, как дым в синеве.
Но бегу «по первым лужам.
На весенней сырой траве
Твой последний след обнаружить.

Люблю неяркие цвета.
Они точней ведут рисунок.
Они негромко жить рискуют,
Цветам кричащим не чета.
Люблю спокойный цвет звезды,
В веках сумевший сохраниться,
И неба цвет, и цвет воды,
Когда меж ними нет границы.

АЛЕКСАНДР КРИВИЦКИЙ УТРАЧЕННОЕ И ВОЗВРАЩЁННОЕ

Турецкий поэт - коммунист о двадцати восьми героях-панфиловцах

Рарним июньским днем 1951 года мы поехали на аэродром встречать Назыма Хикмета. Семнадцать лет он был узником турецких тюрем и последние тринадцать провел в заключении без перерыва. За поэта вступились миллионы людей.

Газеты разных стран били тревогу. Отдаленный гул катился к стенам тюрьмы в Бурсе.

Уступая разгневанной общественности, турецкие власти выпустили Хикмета на свободу. Он тайно бежал из Турции, опасаясь нового ареста, и вот теперь мы, радостно возбуждённые, переговариваемся, то и дело задираем головы вверх, высматриваем в воздухе летящую точку. И кто-то сказал:

— Истинный поэт — дар небес.

И кто-то дополнил или поправил:

— И нак небесная влага, он сливается с землёй…

А третий подвел итог:

— Очень красиво говорите, братцы! Смотрите, дар небес как раз уже сливается с земной твердью.

Самолет рулил в нашу сторону. Я ожидал увидеть турка, смуглолицего, с чёрными глазами-маслинами, может быть, даже в феске. Но из самолета вышел светло-волосый, голубоглазый человек с красивым и бледным лицом. Единственно, что внешне принадлежало в нём Востоку, это мягкие, округлые жесты, то, как он сложил ладони у сердца, оставаясь на последней ступеньке лестницы, приставленной к «Дугласу».

Весь тот первый день и вечер допоздна мы провели вместе с Хикметом. Я в ту пору редактировал международный отдел «Литературной газеты». На её страницах мы вели яростную кампанию за освобождение поэта, печатали его стихи, подробности его биографии. И хотя за ужином милый Борис Горбатов, поблескивая стеклами очков, уже вербовал Назыма в болельщики футбольной команды «Шахтер», Хикмет все ещё оставался во власти пережитого. Он хотел знать, как мы доставали его стихи. С какого языка мы переводили, с турецкого или с французского? Кто его переводчики? Перепечатывала ли иностранная пресса эти наши материалы? Он спрашивал, изумлялся и снова спрашивал.

Назавтра он приехал к нам в редакцию. Я водил его по «иностранным» кабинетам, рассказывал о нашей работе, знакомил с людьми, а к концу этой экскурсии припас сюрприз. «Вот, — говорю, — хочу тебе представить человека, который, собственно, и вызволил тебя из кутузки. Шучу, конечно, а все же..»

Высокий худощавый парень стоял перед нами. Он и был тем самым сотрудником, который непосредственно отвечал в отделе за материалы о Хикмете. Парень этот лишь недавно поднялся с университетской, скамьи, был ещё «зелёным», поначалу держался в редакции обособленно, отчуждённо, тянуло от него этаким эгоцентризмом.