Журнал `Юность`, 1974-7

Во дворах проходных
и в парадных,
пропадая от света до тьмы,
мы не знали девчонок нарядных,
и красавиц не видели мы.

Незаметные в шумной округе,

беспечальные дети войны,
были девочки, наши подруги,
угловаты, худы и бледны.

Но, о деве тоскуя далекой,

забывал я про наше житье.
И сжималось от силы высокой
одинокое сердце мое.

Я искал идеал —

и отныне,
отрешаясь от школьной муры,
я вздыхал по Кондратовой Нине,
теледикторше нашей поры.

…Между тем, потихоньку,

как в сказке,
с неприметным смешком на губах
недотроги,
вьюны,
сероглазки
подрастали в окрестных домах.

Все менялось, и как-то однажды,

после лета влетевшие в класс,
мы притихли, — и будто от жажды
пересохли вдруг губы у нас.

…Я не знаю, как это случилось,

но не в тот ли отчаянный миг
мы навеки отдались на милость
милосердных ровесниц своих!

Пусть отмеченный общею метой,

чуть не плача, с закушенным ртом
о мальчишеской слабости этой
я не раз пожалею потом.

Пусть об этом не раз пожалею,

что бывало дороже всего,
укорить никого не посмею
и забыть не смогу ничего.

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Старый Тбилиси вечером

О. КОЧАКИДЗЕ, А. СЛОВИНСКИЙ, Ю. ЧИКВАИДЗЕ.

Эскиз декорации к спектаклю «Пока арба не перевернулась». Московский театр имени Н. В. Гоголя.

Из мастерской заслуженных художников Грузинской ССР О.Кочанидзе, А.Словинского и Ю.Чикваидзе.

О. КОЧАКИДЗЕ, А. СЛОВИНСКИЙ, Ю. ЧИНВАИДЗЕ. Эскиз к спектаклю «Старые зурначи».

А. СЛОВИНСКИЙ. Продавцы цветов.

Ю.ЧИКВАИДЗЕ. Мать и сын.

Галина Никулина Трое в одной мастерской

Олег Кочакидзе, Алик Словинский, Юра Чикваидзе и я смотрим на старый город. На противоположном берегу Куры, готовые вот-вот сорваться с кручи в воду, тесно лепятся друг к другу старые дома. Ажурные большие балконы делают их открытыми небу и солнцу. Горы плотно и разновысоко сомкнулись вокруг Тбилиси (глаза потом не скоро привыкнут к равнине). Ни асфальт, ни машины не в состоянии приглушить первозданные краски Грузии, воздух гор и земли…

Олег, Алик и Юра не светской любезности ради, а заинтересованно и преданно показывают мне свой город, смотрят на него глазами художников, старожилов и одновременно — как бы свежим взором заезжего человека. Этот клок земли, похожий на рейнские берега со средневековыми замками, на Венецию, Альпы и вместе с тем ни на что не похожий, неповторимый, лежит на их полотнах, преображенный их видением.

Изредка мои спутники бросают скупые слова.

Широкий, крепкий, энергичный Кочакидзе с лицом удивительно переменчивым — то пасмурным, то освещенным детской, распахнутой радостью, то шквально хохочущим:

— Театр. Не правда? Хорошая декорация.

Словинский — изящный и сдержанный, за сдержанностью его прячется ум живой и непосредственный, в чем, я надеюсь, вы еще убедитесь:

— Старый город…

Чикваидзе — человек мечтательный, с неизменной рассеянной доброжелательнейшей улыбкой:

— Красиво. Всегда торжественно, таинственно.

И обращаясь ко мне:

— Тебе нравится?

Мне очень все нравилось. Это было, пожалуй, сильнее, чем мои воспоминания от юношеских встреч с этими местами. Я испытывала знакомое и странное чувство досады от неумения выразить свои ощущения стихами. И бессильно повторяла про себя удивительное имя грузинской травы — пряной и загадочной: джонджоли, джонджоли…

А потом мы поехали в мастерскую. В просторную, светлую мастерскую на мансарде большого дома. Не дожидаясь моих вопросов, все трое принялись рисовать, не мешая мне смотреть работы, которые приковали меня сразу же. О них я еще скажу, а сейчас пора бы рассказать, как встретились три человека и как они стали «одним художником».