Журнал «Юность» №01/2022

В магазине, недавно отстроенном, с горящей неоном надписью «Романтик» мы увидели на полке напиток под названием «Кальвадос». Нам было по двадцать, и, несмотря на некоторый питейный опыт, не знали мы вкуса этого напитка. Но доставшаяся от славных шестидесятых любовь к Ремарку подсказывала, что это надобно немедленно брать и пробовать. Мы взяли бутыль и вышли на воздух. А была очень странная погода. Недавно стояли почти зимние дни, но теперь снег совсем ушел. И когда солнца не было, вот как сегодня, все кругом было серым, сырым, беспросветным. День протекал так: светло-серый, чуть светлее, потом возврат утреннего серого, а затем опускались сумерки. Висела в воздухе тяжеловатая сырость. И все-таки хорошо было: грустновато, спокойно.

Наш автобус недавно прокатил за окнами магазина – теперь его долго не будет. А рядом подмигивал неисправной неоновой буквой ресторан «Кедр». Помнится, открывали его торжественно, и желающих почтить новое заведение было немало. Поток схлынул. Но ресторан светил окнами и говорил о своей надежности и постоянстве. «А вот, Вася, и повод его почтить», – сказал мой спутник.

Мы вошли. Милая женщина приняла наши пальто, пригласила в зал. А там никого не было – вообще никого. И тихий полусвет, и так все чисто и хорошо. Уютно. Мы заняли столик. Тускло светились, стыли в этом уюте готовые нам служить ножи и вилки. Официантка спросила: «Вам просто пообедать?» Мы в свою очередь справились о пиве – пиво было, и вот оно уже у нас на столе. «Есть означенный в меню кролик?» – «Есть». – «Давайте его сюда». – «Надо чуть подождать, пока поджарят картофель». – «Подождем…»

И опять эта тишина. Сумерки за окнами хорошо ложились на душу. Я встал и с удовольствием прошелся по ковровой дорожке, осматривая пустые столики, пребывающие в терпеливом и, скорее всего, напрасном ожидании гостей. Появилась официантка с кроликом. Мы принялись за ужин, и прежде пива налили в стаканы добытый из портфеля кальвадос. И показался он нам замечательным! Официантка нажала кнопку музыкального автомата. Проникновенный голос французского шансонье с армянскими корнями долил сентиментала в наши стаканы.

Завершался этот чудесный вечер. В ожидании расчета мы сами бросали монеты в щель автомата. Он имел привычку не доигрывать до конца заказанную мелодию – своенравный автомат. То, что он вообще играл, было с его стороны одолжением нам, великодушием.

Наконец мы вышли в глухой мрак, почти ночь, а времени-то всего около восьми. Вот и автобус просквозил фарами между стволами, он приближался. Поспешили к нему под снегом, тихо падающим сверху и хрумкающим под ногой. Снег вдруг пошел гуще, вперемешку с дождем. Автобус распахнул перед нами двери как нельзя вовремя.

Олег

– Смотри, папа, вот тут про тебя написано. – Я прошел в комнату отца и протянул ему старую клеенчатую тетрадь. – Вот прямо открытым текстом: «Мы с Лешей Кувалдиным разыскивали по городу вино и закатились на окраину…»

– Ну-ка, ну-ка, дай мне поглядеть, – оживился отец. – Кто это?

– Тут в разговоре ты к нему обращаешься: «А вот, Вася…»

Отец пробежал тетрадную страницу.

– Слушай, просто невероятно. Это же Вася Воробьёв! – сказал отец. – Да ты его видел. Помню, ты пришел с работы, а он у меня сидел.

– Он умер, – говорю отцу.

– С чего ты взял?

– Эту тетрадь принесла пожилая женщина, сказала, что нашла в связке книг, которые вынесли к мусорным контейнерам. А хозяин умер.

Отец молчал некоторое время.

– Да, это вполне может быть, – сказал, вздохнув. – Вася последние годы вел, что называется, нездоровый образ жизни. Ну ты меня понимаешь: пил много. Мы с ним лучшими друзьями не были, но и у меня пару раз сшибал на бутылку. Впрочем, не так говорю. Спрашивал вполне корректно. Ребята, кто по старой памяти заходит в «Букинист», видели его там с хорошими книгами. Да книги-то, видишь, не особенно стали нужны. Вот у меня «Дневник» Ренара – от него. Он как-то умел это сделать. Пришел в тот раз вполне трезвый, положил на стол. Я хотел какую-то денежку вручить, он обиделся: «Леха, это подарок. Я помню, ты мечтал иметь». Правда, так и было.

– Так вы учились вместе?

– Ну конечно, сокурсники. В студенчестве чаще общались, я у них в комнате общежития постоянно бывал. А потом, когда выпустились, жизнь у каждого по-своему пошла. Я-то, видишь, при родителях жил, условия вполне сносные. Что я говорю – приличные.

Отец поднял глаза на стены со стеллажами, на застекленные книжные шкафы, где стояли редкие, достаточно ценные книги, альбомы по искусству, бронзовые и фарфоровые статуэтки.

– Оставь мне полистать, – попросил отец. И опять я услышал оживление в этих трех словах. Оживление, которое не часто прорывалось последнее время в его общении со мной.

Назавтра вечером он уже сам пришлепал в своих полумягких тапках на кухню. Я только что пришел, разулся, крикнул ему «Привет!», вымыл руки и ткнул клавишу кофеварки.

– Ну, как день прошел? – спросил его как всегда.