Журнал «Юность» №08/2024

Беломорье

Драги-драги, драги-драги. Это магия-магия…
По малой воде босая идет Анфельция.
Здесь куда ни посмотришь – лагерь.
Ни одной распахнутой дверцы.

А Анфельция все идет да идет.

Беломорье под стопами ее ластится.
Здесь куда ни посмотришь, все ровно наоборот.
Притирается Россия и ее части.

Папка мой, – говорит, – самый главный косарь.

Косит травушку, косит родненькую.
Он с матёры[2] Анфельции привез букварь —
книжечку зеленую тоненькую.

Драги-драги, драги-драги. Это магия-магия…

По малой воде босая идет Анфельция.
Рассказать тебе, как у них тут было на архипелаге?
Так же страшно, как у нас сейчас в Донецке.

III

Митрофанушка Соловецкий

Прадед мой, ну ты как, Митрофанушка Соловецкий.
Я приехала к тебе ровно век спустя.
Я уверена, что ты слыл тут орешком грецким, —
твердая скорлупа.

Закрываю глаза. Я живу тут в комфортном номере,

теплый душ, белые простыни, свет не гашу в ночи.
Мы же даже не знаем, в каком ты году тут помер,
мне показывали кирпичи.

Красные, черные, с отпечатками человских ладоней.

Может быть, что какая-то из них твоя?
Или все же под громадной ногой СЛОНовьей
ничего от тебя

не осталось, никакого следочка малого,

никакого оттиска, не у кого спросить.
Мне о тебе рассказывала твоя внучка, моя мама,
в прошлое нить.

Говорила, что от тебя остались сапоги кожаные добротные

да бабушкины разговоры, полные вдовьих слез.
А дети твои все выросли, Иван стал плотником,
похоронен в городе роз[3].

А Настя, счастье твое, родила мою маму почти что в сорок.

Потом моя мама родила меня – ее позднюю умницу.
А сапоги мы твои храним. Они оказались сорок второго,
сын мой хотел в них на улицу.

Для форсу или еще с какой подростковой целью,

да только бабушка заголосила: «Сними, дурак,
не в пору они, не в пору они тебе». Загородила собою двери.
Не в пору, сынок, не в пору.
Да будет так…

IV

Память