Журнал «Юность» №09/2021

– А правда, что, написав своего «Николая Николаевича», монолог от лица щипача, то есть карманника, текст, которому сейчас бы дали маркировку 18 с жирным плюсом, вы поняли, что уже не бывать вам детским писателем?

– Да, да, да! Обдумывать подобные проблемы я не любил – просто почувствовал, что вырос из коротких штанишек. Сорвал с себя ненавистные штрипки, точней, запело-заиграло во мне дружное трио «Мандолина, гитара и бас», потому что именно с этой концертной песенки оркестра Эдди Рознера я еще отроком втрескался до гроба в музыку джаза.

В общем, возвратиться в детство, к тому же третий раз, – увыканьки, после «НН», было невозможно, пардон, не проханже.

– С кем в Союзе вы общались, дружили из литераторов?

– С Андрюшей Битовым и его второй женой Олей Шамборант были мы многолетними корешами. Еще до знакомства с ним дружил с великолепным поэтом Володей Соколовым. Ему родной его дядя, тоже поэт, много чего рассказывал о терроре в 20-х. Дядя тогда просто помирал от ужаса перед неминуемой посадкой, стал неизлечимым неврастеником. Он, видимо, под балдой, сочинил злосчастную частушку, потом неосторожно прочитал ее даме, крутил роман с которой, и пошли-поехали, полетели по всему припугнутому Союзу его подрасстрельные, бессмертные строки:

Вышла новая программа
срать не меньше килограмма.
Кто насерит целый пуд,
тому премию дадут.

Дяде редкостно повезло – не посадили, к стенке не поставили, как Гумилева. Разве не чудо?

– Вы уехали в пятьдесят лет в 1979-м. Правду ли говорят, что отъезд случился из-за «Метрополя»?

– На посиделках метропольцев ни разу не был. Только из-за этих дел, да еще один, – быть может, никогда бы не свалил, а с женой, – Ира и я всегда мечтали пожить на свободе и бесстрашно думали лишь о ней – хоть на край света! Тем более после «НН» я необратимо повзрослел на различных почвах опыта житухи да по уши втрескался в «истнеобходимку» сделаться поданным лишь моих владык: безоглядно свободного воображения и русской словесности, уже достаточно изуродованной никемами, ставшими всемами, ихней зверской цензурой и алчными халтурщиками всех мастей. О, да, я просто не мог не сделаться верноподданным обоих замечательных владык, тем более хватало опыта восприятия абсурдов жизни в сюрреальной, как говорили лагерные социологи, совковой Мурлындии.

Каюсь, однажды близкий дружок, поднявшийся в агитплакате на разных предупреждалках, вроде «Остерегайтесь юза!», уговорил меня предложить редакторам для начала тематический проект в двух строках, он, мол, стоит дороже твоей вшивой получки. Я пришел на заседание. Был представлен как автор, способный безжалостно воевать с любыми нарушениями техбезопасности. С выражением, похожим на апломб с амбицией, я прочитал принесенные строки, казавшиеся мне совершенно убойными.

Держась за конец оголенный, мудила,
смотри, чтобы током тебя не убило!!!

Редактора сказали: «Гениально!» Я был добродушно изгнан с похохотавшего заседания и больше никогда не пытался халтурить.

– Да вы, говоря нынешним языком, мастер троллинга. А правда, что Василий Аксенов не стал печатать в «Метрополе» вашу песню о Сталине?

– Да он весьма меня этим удивил. Видимо, счел текст ультраантисоветским.

– В одном из интервью вы говорите, что в этой песне не было ничего антисоветского…

– А переспросить: «Чего это, Васек, ты так неартистично перетрухнул?..» – сие было ниже моего достоинства.

– И говорят, с Высоцким вы познакомились впервые, когда он пел на пляже эту вашу песню?

– Да, я был обрадован, что величайший, на мой взгляд, певец приметил ее, поет своим, так сказать, всенародным голосом.

К сожалению, общались всего пару-тройку раз: в его театре знакомство, банька, премилые разговоры в его квартире, – естесьно, под балдой – с ним и обаятельной Мариной.

– А с кем общались в эмиграции?

– Это долгий разговор. Со многими был знаком отличными людьми. Некрасова и Мамлеева уважал. Ира и я дружили только с четой Капланов, с Бродским, с Лешей Лосевым.