Журнал «Компьютерра» № 27-28 от 25 июля 2006 года (647 и 648)

Как раз потому, что я натуралист, я очень не люблю биологизацию всего человеческого. И тут я опять разделяю позицию Евгения Панова, который в пух и прах разнес модную книжку Десмонда Морриса «Голая обезьяна». Прямое уподобление человека животному неправильно (при том, что сам Моррис — известный этолог, автор концепции «типичной интенсивности» сигнала, прочно вошедшей в этологическую теорию). Перенос этологических представлений на людей, у которых нет инстинктов в смысле Лоренца-Тинбергена, — логическая ошибка. Побуждения и влечения у людей, конечно, есть, и вполне животные, но они регулируются, а главное, направляются культурными нормами, запретами и стереотипами, а не видовыми ключевыми раздражителями.

Мне кажется, гораздо интереснее посмотреть на проблему с другой стороны. Взять главное достижение нашего вида — язык — и посмотреть, есть ли у животных знаковые системы, сколько-нибудь сопоставимые с ним, — и как они могут быть преобразованы в настоящий язык. Ведь эволюцию мозга мы знаем очень хорошо (см., например, работу С. В. Савельева «Происхождение мозга». — М.: ВЕДИ, 2005). Мы знаем, как разные отделы мозга у рыб преобразовывались в таковые у амфибий, затем — у пресмыкающихся и так далее. Мы примерно знаем, как менялись социальные структуры, хорошо изучили формы социальности позвоночных. А вот как менялись сигнальные системы в ходе эволюции, и менялись ли вообще, мы знаем очень плохо.

Используя нашу знаковую систему как идеал, сравнивая с ним и рассматривая сигнальную систему животных как зародыш, мы можем точно указать, что у них похоже на наше. Мое утверждение — у них есть знаковые системы, по функции аналогичные нашим деньгам и домино, — они показывают «цену» и «стоимость» конкурентных усилий индивида всем заинтересованным участникам общения в определенном контексте. А наша мимика, жесты — то, что кажется наиболее близким к животным, — с этой точки зрения неинтересны. Это выражение чувств, состояния, а не передача информации.

Принятие дятлом одной из восьми демонстраций — это аналог слов или букв? Или иероглифа?

— Это некий нерасчлененный знак — как слова или жесты, которыми пользуются уголовники или скинхеды. У скинхедов есть термин, которым они обозначают негров и других, кого собираются бить: «сникерс». В этом «сникерсе» слито несколько идей. Во-первых, цвет кожи. Во-вторых, чувство извращенного удовольствия, сладости. Такие нерасчлененные идеи (а одно от другого тут отделить нельзя), где все обозначается одним символом, — очень похожи на демонстрации дятлов.

Ну а слова — это более сложно, до слов они не доросли, а до иероглифов тем более, иероглиф выражает некое целостное понятие.

Бесконечные восьмерки пчел

Открытие знаменитого танцевального языка пчел, или виляющего танца (waggle dance), признано выдающимся достижением в этологии, да и в науке в целом, — об этом свидетельствует присуждение автору этого открытия Карлу фон Фришу (Karl von Frisch) Нобелевской премии в 1973 году (одновременно были награждены еще два крупнейших этолога, Конрад Лоренц [Konrad Lorentz] и Николас Тинберген [Nicolas Tinbergen]). Исследования Фриша находились в центре бурных дискуссий в течение многих лет, скептические высказывания по их поводу в научной литературе встречаются до сих пор. Однако с учетом обширного массива проведенных к настоящему времени экспериментов, в том числе и совсем недавних, Владимир Фридман считает, что факт передачи информации с помощью виляющего танца можно считать доказанным, а полувековой спор сторонников и противников существования «языка пчел» именно как символической знаковой системы — разрешенным. Важнейшими аргументами стали успешные эксперименты с механическими моделями пчел: