Журнал Наш Современник №1 (2001)

Этот дурачок оказывается умным. “Но он социально отстраненный, социально униженный, сирота... Об этом и говорит его имя; дурак — это не тот, кто дурачит, а тот, кого дурачат... Таким образом, в центр культурного космоса русской сказки выходит идея социального надлома и идея сострадания обездоленному, но социально высокому, горячее сочувствие ему и всяческое пожелание победы... Само слово “дурак” в прошлом звучало иначе. А. П. Щапов писал, что наступила эпоха, когда крестьянство было совершенно порабощено крепостным правом, “когда... слова “мужик” и “дурак” стали синонимическими...” Как ответ народа А. П. Щапов приводил сектантский стих:

...Как и в этих дураках

Сам господь бог пребывает”.

Не буду более цитировать статью Г. Бенедиктова (журнал “Русская литература”, № 4, 1986). Скажу только, что на стороне мужика оказывается и духовная высота, и патриотизм. Дурачество — это не только самозащита. Я думаю, что есть времена, когда быть “умным” — безнравственно. Дурачки выступают как хранители совести нации, душевности.

Можно вспомнить и всех юродивых русской классической литературы (хотя бы у Пушкина в “Борисе Годунове”). Но и так ясно, что слова Рубцова о “дураках” — не случайная обмолвка, нитью традиции эти сегодняшние слова связаны с глубинами фольклора, с историей России.

Неожиданное подтверждение мысли. Однокашник Рубцова по Литинституту пишет в “Независимой газете” (19.01.94 г.): “...Рубцов не верил в мое искреннее сочувствие чужим судьбам и однажды сказал за глаза обо мне “это очень умный человек”, сказал — как уличил в подлости”.

Как Рубцов повесть сочинял

Довольно известный факт — Николай Рубцов два или три раза серьезно брался за прозу.

Возможно, повесть (или рассказ) из моряцко-флотской жизни поэт все-таки дописал до конца. Но она не сохранилась, случайно уцелели только две странички из нее, они опубликованы. А вот повесть или очерк из жизни деревни Рубцов скорей всего так и не закончил. Сохранились только наброски, которые я и предлагаю сейчас читателям.

В 1963—1964 годах Рубцов подолгу жил в своей Николе. Здесь после большого перерыва он вновь окунулся в стихию крестьянской речи. Он был уже студентом Литинститута, зрелым человеком, и уже прислушивался к речи окружающих как писатель и в какой-то степени как этнограф. У него был уже свой опыт работы над словом.

Видимо, сначала Рубцов записывал отдельные выражения, слова. Так на листочках бумаги появились фразы: “Ходила Клавдия-то в лес, да ни с чем вернулась. И Ленька ходил — только вымочился”. “Так плясал, что когда штаны снял, пар пошел”. “Плясал так, что все пятки истоптал...” (Выписано из фонда Рубцова в ГАВО.)

Затем поэт стал делать более основательные наброски, и, как это бывало в стихах, он часто использует диалог для начала или развития действия:

“— Ой, еле добралась! Задница тяжела стала.

— Тяжела, потому что она позади.

— Не говори, была бы спереди, легче бы было”.

Вот еще несколько фрагментов рубцовской прозы. Даю их без комментариев.

“Провожают ребят в клубе в армию. Вот Люська пошла выступать. Как скажет слово, так и захохочет.

— Ты что хохочешь-то?

— Да не знаю...

Ну вот, — говорит, — мы, значит, вместе учились, ребята, с вами... — И опять хохочет...”

“Стал дядя Саша слезать с печи-то да как шлепнется вниз, на картошину, и ноги к потолку задрал. Поднялся, затворил дверь да обратно вернулся.

— Смотри, — говорит, — никому не болтай...”

“Прихожу к ней. Она плачет.

— Что с тобой, Лия?

— Да помереть хочу, да бог смерти не дает!

— А что случилось?

— Ой, господи! Что за жизнь! Мужа нет — горе, мужик есть — вдвое! Не знаю, чем теперь все кончится!”

“— В колхоз-то как люди пошли?

— С раденьем пошли. Кулаки-то по городам разъехались. Их тут много было.

— А весело жили?

— Да всего хватало! Первое время худо было. А теперь что? Кормят, и ладно”.

“Пошла баба на пристань. Вдруг хватилась — денег в жакетике нет. Заревела. Стоит и ревет. Идет мимо лесник, спрашивает:

— Кто тебя обидел, тетя Шура?

Ревет баба, ничего не отвечает, не хочет всего рассказывать, не хочет людей смешить.

Жакетка-то на ней была чужая”.

“Дороги были разрушены дождями абсолютно. “Козел” еле пробился сквозь рытвины, сквозь... грязь, ревел на подъемах, буксовал. Мы летали в кабине из стороны в сторону.

— Ну и дорога. Хоть бы подремонтировали ее немного.

— Да некому тут об этом думать.

— Как некому? Ведь мастер-то дорожный должен быть.

— Есть мастер. Да он все на печи лежит”...

“— Таня, иди принеси Ленку.

— Иди и сама принеси. А мне некогда, я червяков копаю, буду рыбу ловить.

Родилась в соседском доме Ленка. Пришла Таня к соседям.

— Надо ли Ленку тебе, Таня?

— Надо.

— Так на. Только Лене холодно будет. Ей надо одеяло.

Убежала Таня за одеялом...”

“Лия Спасская сидела у раскрытого окошка и смотрела на улицу. — Можно к тебе, Лия? — Заходи. Я зашел. — Ну, как жизнь? — Не спрашивай...”