Журнал Наш Современник 2001 #4

Хочу подчеркнуть, что на всем протяжении следствия — Кудинов ни разу не упомянул Шолохова, ни разу не сослался на то, что он — один из героев “Тихого Дона”, проявляя величайшую деликатность и заботу о том, чтобы не нанести вреда писателю. Имя Шолохова в устах Кудинова впервые прозвучало только после его освобождения. Об этом так же, как и об обстоятельствах ареста, его пребывания в лагере и освобождения, мы узнали от человека, который познакомился с ним в лагере и позже состоял в переписке. Мы провели с ним обстоятельную беседу, записав ее на магнитофон и получив ксерокопии и частично оригиналы ряда писем П. Н. Кудинова. Этот человек — Григорий Юрьевич Набойщиков — ныне учитель истории в одной из петербургских школ, журналист и краевед, а в прошлом — офицер внутренних войск НКВД.

Воспоминания и переписка с Кудиновым Г. Ю. Набойщикова исключительно интересны.

Г. Ю. Набойщиков рассказывает, что он встретил П. Н. Кудинова в лагере в 1955 году, когда ему было около 65 лет: “Крепкий мужик, быстро ходит, быстрая реакция, среднего роста, широкоплечий, улыбка с лукавинкой, умный, взгляд пронзительный, собеседника видит насквозь...” “Он был сильным человеком, я в 1956 году слышал, что в Инте на лесоповале, где он много лет работал, конвойные боялись его физической силы, его взгляда”. Об этой его особенности знали казаки-эмигранты: “человек выдающейся физической силы”, характеризует его американский исследователь Герман Ермолаев.

До Инты, рассказывает Г. Ю. Набойщиков, Кудинов несколько лет провел в одном из лагерей в Сибири, а потом — в Туркмении, на главном туркменском канале в пустыне Каракумы. “Это было страшное место... Потом он опять попадает на север. В Туркмении в тени доходило до 43 градусов тепла в тени, а на севере по 50 мороза. И это его не сломило”.

Г. Ю. Набойщиков рассказывает, что, несмотря на все испытания, выпавшие на его долю, Кудинов оставался все тем же краснобаем и балагуром — вспомним Шолохова: “Краснобай и умница” (3 — 4, 142). “Когда он разговаривал с бывшими зеками, с администрацией, с офицерами, то после каждого слова у него стишки, прибаутки, он даже получил кличку “Хрущев”. У Хрущева после каждого слова шутки, острые словечки, пословицы, поговорки... Кудинов тоже такой был”.

И когда Кудинов говорил своим собеседникам, что он — герой “Тихого Дона”, рассказывает Набойщиков, люди воспринимали это как его очередную шутку. Сам Г. Ю. Набойщиков в то время “Тихий Дон” — еще не читал, и его старшие товарищи объясняли ему: “Тихий Дон” — это же роман, художественное произведение. Ты у него спроси: с Григорием Мелеховым он не был знаком? А он говорит: был. Встречался, и не в одной главе “Тихого Дона”... И, понимая, что над ним смеются, с такой улыбочкой, как бы вызов принимал: “Да почитайте “Тихий Дон”. Там во многих главах я встречаюсь с Мелеховым” .

Кстати, когда позже Г. Ю. Набойщиков пытался напечатать в одной из газет статью о Кудинове как герое “Тихого Дона” и своей переписке с ним, редактор газеты ответил точно так же, как офицеры внутренних войск, охранявшие лагерь: “А ты знаешь о том, что это — художественное произведение?.. Кудинов же — это собирательный образ. Может, ты завтра Мелехова найдешь и его адрес укажешь?..”

П. Н. Кудинов отсидел в советских лагерях одиннадцать лет. Если бы не смерть Сталина, пишет Г. Ю. Набойщиков, его не выпустили бы и в 1955 году.

Сразу же после смерти Сталина обращается в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой о помиловании.

В “Просьбе о помиловании”, подробно рассказав о своем сотрудничестве с советским посольством в Софии и о репрессиях со стороны профашистских болгарских властей, которым он за это подвергся, Кудинов писал: “В 1941 году, когда началась вторая великая война и германская армия безостановочно двигалась вперед, занимая город и село, то рабочие пошатнулись, утратили дух, веру в победу Советской армии. Я же, остерегаясь бдительности полиции, под всяким предлогом воплощал в них бодрость и безоговорочную веру в победу Советского Союза. В этот грозный час я не поднял десницу свою против русского народа и армии, а только желал искренне и чистосердечно победы и славы Великому Советскому Союзу и славы России”.

“Питая лучшие чувства и любовь к родной земле, я осуждал и предотвращал многих белых эмигрантов от враждебных подозрений. В районе же своего местожительства, в пределах возможности от полицейского надзора, я поддерживал связь с болгарскими рабочими района, поддерживал их дух, бодрость и твердую веру в победу русской армии”.