Журнал Наш Современник 2006 #7

За депутатский мандат одновременно со мной “боролись” ещё несколько кандидатов, в том числе и господин Лукин, благополучно существующий в депутатском ранге и поныне*. Вместо него, подсуетившись, использовав восхищение моей особой за журналистские и писательские заслуги значительной части тогдашнего общества, могла бы обрести на старости лет лениво-сытное житьё и я. Увы! Тогда это была бы не я…

Съездив единожды на встречу с избирателями в город Серпухов, я больше ни на какие встречи не стала ездить сама. Ездила милая дама, “доверенное лицо”, оправдывавшая моё неприсутствие на встречах моей болезнью. В какой-то степени это было правдой: я поболела, как обычно зимой, гриппом. Но дело заключалось не в этом: увидев приёмы, коими будущий вечный депутат пробивался к успеху, я сообразила, что подобное мне не подходит. Оглядываясь назад, удовлетворенно подтверждаю: была права. Не моя это стезя.

И ещё воспоминание к “теме”…

В тысяча девятьсот девяностом году, на пятый год “перестройки”, меня пригласили в Сицилию, в Палермо, на женский международный симпозиум. У нас на телевидении тогда с успехом шёл сериал “Спрут”, где демонстрировались зверства знаменитой сицилийской мафии…

И вот что я записала 9 марта 1990 года в Палермо:

“…Десять минут назад мне было подарено “палермское впечатление”. Я стояла утром, ожидая своего переводчика, неподалеку от гостиницы, разглядывала живую ещё морскую рыбу на каменном прилавке, выложенную для продажи, на свежие овощи на прилавке рядом — их в эту пору у нас и в Крыму не увидишь. По переулку проехали на мотоциклах несколько молодых парней. Потом кто-то из них оказался рядом со мной, у овощного прилавка. И вдруг раздался крик — такого я ещё не слышала. Толстый невысокий мужчина с круглым лицом согнулся, орал, а эти парни его убивали. Я быстренько пошла на нетвердых ногах к гостинице. Когда спустя полчаса мы с переводчиком шли туда, где должна была состояться конференция, то в переулке снова было людно, на том месте, где человека убивали, где текла кровь, — чисто… “Мафия отношения выясняла”, — пояснил спокойно переводчик…”.

Тогда меня это поразило. Спустя сутки — казалось сном. Ну а нынче? СМИ едва ли не каждую неделю показывают на улицах наших городов убитых рядовых и не рядовых граждан страны, “вырвавшейся, наконец, из-за “железного занавеса” в цивилизованный мир, где торжествует демократия”. Фраза эта в тех же СМИ стала, согласитесь, привычной.

“Змея не замечает, что она кривая. Станешь выпрямлять — ужалит”. Это в Хакасии, в улусе на реке Тёя — что значит “узелок” по-хакасски, — я услышала сей афоризм. В первую мою поездку-командировку в Сибирь в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. Согласитесь: точно и мудро.

Змея не замечает, что она кривая… Мир не осознаёт, что совершается нынче в нём ежедневно, буднично, страшно…

“Если, допустим, сразу войти в залу жёлтого дома на какой-нибудь вечер безумных, вы, не зная, не поймете этого… Как будто и ничего. А они все безумцы…”.

Недавно какой-то старик пытался сжечь себя на Лобном месте, перед этим курды жгли себя напротив Госдумы. Почему? Зачем? И почему община этих курдов должна проживать под Ярославлем, в бывших пионерских лагерях, а изгнанные из “независимых республик” русские семьи бомжуют на вокзалах?

Господа думцы, всенародно избранные, господин Лукин, почему?

Змея не замечает, что она кривая, станешь выпрямлять, ужалит…

“Одинокое полено не горит…”

1. В тетрадочках моих — пятьдесят с лишним лет ушедшего века, запечатленных субъективно, естественно, однако тем и интересных. Остановленное частное Время. Надо бы их разобрать, объяснить, написать чисто…

Впрочем, не тянет меня за рабочий стол сознание: а кому нынче всё это нужно?.. Реальный интерес пришедшего нам на смену человечества не здесь. Нет уже, умирает интерес к книге, тем паче интерес к серьёзной книге.

К тому, что с кем-то, где-то, долго, просто, обычно было… Вот если убили, совратили, обокрали — тут ещё спрос некий остался. А так — было? Ну и пусть было, мне-то что?

Подобное понимание ненужности моей работы для меня непривычно: всю жизнь то, что я сочиняла, а потом и писала, с интересом воспринималось сначала теми, кто рядом, после круг расширялся, расширился до возможного. Даже на урду были переведены некоторые мои рассказы, не говоря о европейских языках. Для “вечности”, “в стол” писать как-то не умею. Да и зачем? Грозит ли человечеству эта вечность?

Остаётся, конечно, привычка записывать происходящее, чувство, что смысл моей жизни, сколько бы её ни оставалось ещё — в этом: запечатлевать на бумаге то, что слышу в себе, в прошлом, в настоящем. Запечатлеваю…

Упрямство? Предназначение? Бог знает.

Ещё на первом курсе того самого автозаводского техникума я написала стихи, радостно переписанные и заученные моими однокурсниками. Для меня эти стихи (юношеские, слабые!) до сих пор остаются моей позицией жизненной, моим отношением к происходящему со мной.

Мы плыли вперёд,

Крепчал ураган,

И рядом сидел со мной

Весёлый парень, наш капитан,

Товарищ хороший мой.

И он сказал: “По ветру — земля!