Журнал Наш Современник 2008 #9

- Общественных, каких же? Но договоримся, что полы я у тебя лично проверю. А то, вот случай, реставрировал дом на улице Берзарина в Москве, мне говорят: что-то в этом доме все умирают, смертность зашкаливает. Командую: "Снять паркет, поднять оргалит!". И что? Под ним мина замедленного действия - асфальт. А? Это же сгусток канцерогенности, раковая предрасположенность. Мёртвое море раньше называлось Асфальтовое. И когда стали в России делать асфальт, то звали его жидовская мостовая. Гибнем от асфальта. А не за какой-то там металл. Люди гибнут за асфальт.

Женщина затяжелела и задремала, а Аркаша неожиданно стал читать стихи. Оказалось, собственные.

-  Ох, бабы, бабы, ума бы вам кабы побольше бы, бабы. Не квакали б вы как жабы, а были бы Божьи рабы.

- Аркаша, - растроганно сказал я, - я вот тоже всё думаю, если бы классицизм не был бы так консервативен, его бы не вытеснил романтизм. А романтизм нам ни к чему. Уводит от реальной жизни, воспевает вздёрнутые уздой воображения чувства.

- А ты как думал, - отвечал Аркаша. - Как иначе - во всем борьба. Тебе в дом надо собаку обязательно. Я приведу.

Архитектора сменил скульптор, человек с ещё большей бородой. И он стал поддерживать высокую планку культурной беседы.

- Еле переждал ваши литературные бредни. Писатели так долго не уважали слово, что оно их оставило, ушло из оболочки. Но есть же и скульптура! Мне главное - объём набрать. У меня рука с одной стороны лёгкая, сама видит, могу вслепую рельеф вести, с другой тяжелая. Как? Кого слеплю, того или разоблачат, или забудут. Слепил Горбача, и что? И его тут же под зад. Борю ваял, и он быстро отрулил. Думаю, этих лепить или подождать? Но вообще они как-то сереют, мельчают. Неинтересные черепа, слабая лепка. Какая твоя инструкция?

- Творческий человек инструкций не слушает. У него свое измерение действительности. Возьми к примеру Ренессанс. Какое там Возрождение, чего врать, кто поверит? Дикое язычество античности реанимировали, труп оживляли. Ты согласен?

- Попробуй я не согласиться, - отвечал скульптор. - Ты же начальник, значит, умный, мы обязаны руки по швам. Я вот всё пробую к Сталину подступиться. Остальных легко. Я же уже как ископаемый, ещё кукурузу успел изваять. При Никите. Он на трибуне, по трибуне стучит початком. Голова легко далась - лысый бильярдный шар. Уши прилепить - и похож. Но что? Вскоре сковырнули Никитку. Мне и заплатить не успели. С тех пор и запил. Исходное сырье пропивал. Было чего пропивать. Одной бронзы на трех президентов. Мрамору! Керамика шла на пиво, на опохмел. Не хотелось их изображать - трафаретны, какой поворот головы ни возьми, все искусственны, перед зеркалом разучены, я же вижу. Нет, не они спасатели России.

- А кто? Крестьяне?

- Скорее всего.

- Их и изображай. И рабочих.

- Их-то зачем? Они не только Россию, но и свои цепи потеряли. Оставили только каски для стука. Но прикажешь - изображу. Прикажи.

- Нашел приказчика. При чем тут я?

- Как при чем? - скульптор в недоумении смотрел на меня. - Ладно. Завтра же тебя начну изображать и отображать, и себя заодно выражать.

- Ты ж пропил исходное сырье.

Скульптор встряхнулся и долго в меня всматривался. Что уж он смог разглядеть в табачном дыму - не знаю, но объявил:

- Дерево! Ты не для бронзы, не для гипса, не для, тем паче, мрамора. Твоя голова топора просит. Пару-тройку сеансов и - как живой. Горлона-ру, мы гонорар так обзывали - горлонар, не надо. - Скульптор посмотрел на мою правую руку, даже взял ее в свою и повалял сбоку набок. - Замахнёмся и на руку. У каждого пальца свой образ, свой портрет.

- Ну, подымем, - воззвал истосковавшийся по вину и вниманию Ар-каша. - За то, чтоб крысы в подвале не плодились.

Вставший в рост мужчина в черном кителе возгласил:

- Нет, не споить врагам Россию, вина не хватит на земле!

Всем захотелось высказаться и себя представить. Оказались в застолье и агроном, и зоотехник, и военные. Громче всех был именно этот, в кителе.