Журнал Наш Современник №4 (2003)

Самый синтетический вид искусства, — признает в своих записках о литературе выдающийся современный музыкант Валерий Гаврилин — очевидно убежденный патриот. “Поэзия есть всеобщее искусство духа”, — констатировал в результате почти за гранью возможного по масштабу рассмот­рения мирового искусства величайший немецкий энциклопедист Ф. Гегель: “Перед словесным искусством — что касается содержания, а также способа его выражения — расстилается неизмеримое и гораздо более широкое поле, чем перед остальными искусствами. Любое содержание, все духовные и естественные вещи, события, любая история, деятельность, поступки, внутренние и внешние состояния могут служить для поэзии предметом обработки Поэзия становится всеобщим искусством, способным выразить во всякой форме любое содержание, доступное вообще фантазии”*.

Речь идет не о специальной, профессиональной, учебной и т. п. литературе, а о классике, о литературе художественной. В терминологии Гегеля — о поэзии: “Поэзия была самой универсальной и всеобъемлющей наставницей рода человеческого и ещё продолжает быть ею. Ведь учить и учиться — значит ведать и узнавать то, что есть . Звезды, животные, растения не ведают и не знают своего закона; человек же живет в соответствии с законом своего существования только в том случае, если он знает, что он есть сам и что происходит вокруг него: он должен знать те силы, которые им владеют и им управляют, а именно такое знание доставляет поэзия в своей первоначальной, субстанциальной форме”**.

Обо всем этом, как всегда просто и всеобъемлюще, сказал в ставшей афоризмом фразе Пушкин: “Чтение — вот лучшее учение”. Лучшее! Ничего лучшего человечество пока не придумало.

Известно, что Ленин, если поверить Луначарскому, называл кино важней­шим из видов искусства, пояснив: в эпоху всеобщей безграмотности. При всеоб­щей грамотности — иное: потому сразу после революции наряду с ликбезом начали вбрасывать массово и по дешевке классику; иное дело, что подчас идеологически кастрированно и однобоко.

Но вот в эпоху всеобщей грамотности возник новый “важнейший” из видов “искусства” — телевидение, которое, постепенно и со все большим ускорением, стало погружать общество в безграмотность. А уже за ним как за ведущей силой, за “четвертой властью”, перед которой часто лебезят и заискивают и первая, и вторая, и третья, потянулось остальное. Так что время новой всеобщей безграмотности уже наступает. Прежде всего вопию­щая, как свидетельствует просвещенческая статистика, безграмотность “средних” и “высших” учащихся. Да что там школяры! Не на всех ли нас ложится эта словесная мгла, на нас, выдавивших соответствующую элиту?

И вот уже Петербургский университет издал (университетское ли это дело?), а министр образования раздал господам министрам словарик: как верно произносить слова и как правильно ставить в них ударения. Да не втихомолку (а ведь это национальный позор: то есть не издание, конечно, а необходимость в нем). Любопытно, были ли отказники: ведь есть же там и люди с безукоризненной речью, могущие счесть такой акт и оскорбительным. Нет: во множественной информации всё подавалось чуть ли не как новое достижение просвещения вообще и русской филологии в частности.

Похоже, что в борьбе с компьютерной безграмотностью мы подчас забываем вообще о грамотности — в широком смысле этого слова.

Никакие технически средства не отменят ведущей роли слова. Наоборот. Перед их лицом такая роль должна возрасти.

Уже довольно много лет назад в одном из главных компьютерных центров США, в Провиденсе, когда мы крошечной академической делегацией ещё со стороны изумленно-восхищенными глазами взирали на программы компью­теризации, профессура Брауновского института говорила нам об опасностях, которые такая тотальная компьютеризация таит: прежде всего ослабление творческого потенциала личности. Важно, чтобы слуга человека — компьютер — не стал его господином. Недаром в последние годы именно в связи с такой технизацией, и прежде всего компьютеризацией, возникло понятие и появился соответствующий термин: “этический вакуум”. Литература ныне и здесь являет главный противовес, по сути единственный, откры­вающий возможность полноценной компенсации.

Но и сама литература переживает сегодня, возможно, как отражение общекризисного состояния общества, определенный кризис; впрочем, когда — хотя и по-разному — она его не переживала? Можно говорить, по крайней мере, о трех составляющих, свидетельствующих о кризисности культуры. Первое: определенное ослабление такого неизменного свойства русской литературы, как реалистическая традиция. Нет, такая традиция и сегодня не бесплодна. Но она не становится общим достоянием в той мере, в какой может и должна им стать.