Журнал Наш Современник №7 (2001)

Книга Гамсуна “Духовная жизнь Америки” (1889) толкуется нередко как антиамериканская, что только снова возвращает нас в круг национальных самолюбий и претензий, выбраться из которых, оставаясь на их уровне, невозможно. Между тем речь идет о другом: о типе цивилизации, которая не является ни собственностью, ни изобретением Америки и только достигла в ней показательной остроты. Гамсун попытался сказать об этом с самого начала несколько прямолинейно: “В Америке до сих пор господствует все та же старая английская цивилизация, которую принесли туда еще первые колонисты; она уже состарилась, ее износили, использовали другие народы, она отжила свой век в Европе...”2. Но в очерке 1928 года “Festina lente” высказался более взвешенно и панорамно. Он обратился прямо к Европе и, учитывая опыт Америки, в том числе положительный (например, в организации труда), посоветовал всем нам, как он выразился, “не спешить”. Гамсун смотрел выше национальных пристрастий, исторически. Он говорил: труд, обращенный исключительно на приобретение, обладание, присвоение, теряет смысл, теряет Бога, “и всемогущий доллар, кажется, не может заменить его”3. “Мы проявляем тем самым цивилизованность, но никак не культуру”4; еще: “Дело обстоит следующим образом: мы идем по пути цивилизации, все больше и больше цивилизуемся, но теряем в духовном развитии”5. Против соображений и примеров, которые он приводит, вряд ли можно что-либо возразить; с течением времени они только набирают вес, и каждый может многое к ним добавить.

Гамсун не успел к тому же увидеть, что и в самой Америке, в ее молодой культуре, раздались голоса, независимо развивающие его идеи. Это был Уильям Фолкнер, который провозгласил высшей ценностью “крошечную почтовую марку родной земли”6 и заговорил о “равнодушии природы к колоссальным ошибкам людей”; Маргарет Митчелл, хотя и не признаваемая в интеллектуальной среде, но с громадной убедительностью раскрывшая те же искания; многие иные. Что касается Англии, то странно, что Гамсун не пожелал опереться на ее традицию критики последствий той самой цивилизации, которая в ее недрах родилась, — начиная с пророческого “Франкенштейна” (1818) Мэри Шелли, “Егдина” (Erewhon, 1872) Сэмюэля Батлера и других. А в неприятии “американизма” там были люди не менее глубокие, чем Гамсун, такие, как в XIX веке Диккенс, в XX — Олдос Хаксли или уже после Гамсуна Грэм Грин. Великая культура Англии противостояла омертвлению духа. Так что мы можем теперь, наверное, считать, что в известном споре англофила Сигрид Унсет и германофила Гамсуна оба поклонника каждой из этих стран были правы.

Другое дело — некоторые предрассудки социальной жизни, с которыми не мог согласиться Гамсун. Англия оставалась страной гибкой, хорошо разработанной, но жестко соблюдаемой иерархии. Человек, продвигавший свои ценности снизу вверх, не мог принять этот порядок за идеал социального устройства; при встрече с Гамсуном все подобное неизбежно вступало в столкновение. Знаменитый выпад профессора Р. Андерсена против Гамсуна в 1909 г. весь построен на том, что он, г-н Посол, был приглашен однажды в “знатную семью” — “И тут я очутился в этом чрезвычайно избранном обществе за одним столом вместе с Кнутом Гамсуном, крестьянским парнем из Норвегии и извозчиком в Чикаго”1 (Гамсун работал там трамвайным кондуктором, но это дела не меняло).

Гамсун здесь был, наверное, ближе давним надеждам русской культуры. В 1835 году Пушкин записал: “Освобождение Европы придет из России, потому что только там совершенно не существует предрассудков аристократии. В других странах верят в аристократию, одни презирая ее, другие ненавидя, третьи из выгоды, тщеславия и т. д. В России ничего подобного, в нее не верят”2. Говоря это, Пушкин не знал, что где-то на севере Европы единственный раз в ее истории победившие крестьяне сумели еще в XII веке поставить на трон “своего” короля (на что много позже отозвался Толстой, приветствуя перевод “Короля Сверре” Бьернсона), что в год, когда он учился в Лицее, принятая там же Конституция упразднила существование баронов, графов и князей, процветавших в России. Информационная война, получившая свое название в XX веке, умело применяла свои методы умолчаний уже тогда. К тому же в России началась историческая борьба с новой имущественной аристократией, несравненно более изворотливой и сильной, поскольку в отличие от прежней, простодушно настаивавшей на своих правах, она действовала неизменно обманом.

Но когда явился Гамсун — эти настроения сошлись, и он был принят в России, как родной. Дело дошло до того, что в первой русской книге о Гамсуне (1910) сказано следующее: “Его тонкая, чрезвычайно сложная и запутанная психология непонятна для норвежцев. По своей натуре Гамсун ближе нам, русским... Нам понятны его полная независимость во взглядах, его презрение к традициям, к тому, что “признано всеми”, нам понятна его безграничная смелость...” и т. п.3