Журнал Наш Современник №1 (2003)

Кому играть главную роль? Выбор почему-то пал на меня. Я, конечно же, не Иван Грозный по человеческой своей сути. Тем более что этот образ, традиционно сложенный Эйзенштейном и Черкасовым, закрепощал меня изначально.

Роли Ивана Грозного я долго сопротивлялся. Отказывался от нее. Чувствовал, что потребуется повышать эмоциональное напряжение почти до истерии, до умопомрачения — до такого градуса, за которым теряется сознание. Наконец, меня убедили, что возможен другой вариант. Тогда-то я стал погружаться в шестнадцатый век. Просмотрел много документов. Побывал в Александровской слободе, которую Иван Грозный хотел сделать своей столицей. И так, помаленьку, по ниточке, по камешку собирал, сравнивал, нанизывал факты. И пришел к грандиозному для себя открытию — и к Ивану Грозному, и к России того времени отношение у нас явно предвзятое.

Это была державная власть, это был помазанник Божий. Неизвестно, что стало бы с Россией, если б не царь Иоанн Грозный. Отрицательные издержки правления — да, о них известно. Но Иван Васильевич не может быть один за все в ответе. И потом, если в “просвещенной” Европе за одну только Варфоломеевскую ночь было уничтожено 14 тысяч человек, то за все время царствования Ивана Грозного убитых насчитывается... не более 3 тысяч. Вот вам сорок лет и один день правления его. Маленькая статистика. Но очень важная.

Вся “гуманная” Европа того времени строилась на куда большей — несоизмеримо большей! — крови, чем Россия Ивана Грозного. А какого злодея из него историки сделали! И ведь только за то, что он-то как раз и любил Россию. Страдал за нее... Это в официальной истории почему-то никому не прощается — одна черная краска на таких подвижников выли­вается. Злодеями нам их представляют.

Из нашей истории мы знаем, что он рубил головушки. Но какой же правитель не жесток? Да и соизмеримы ли жестокости Грозного с реками крови, пролитой в России по вине правителей двадцатого века? Посмотрите, на сколько сократилось наше население за время насильственного, противо­естественного введения западной демократии. Жестокость Грозного блекнет тысячекратно по сравнению с действиями сегодняшних “гуманистов”, которые только и делают, что защищают на словах права человека. Какого такого человека? Получается на деле, что наш народ в число людей уже не входит...

Знакомился я с историческими материалами — и открывалась другая сторона медали. Ведь это он, Грозный, притянул к Московскому царству и Казань, и Астрахань, и Сибирь. А другие, добрые , правители что сделали для России? Чем лучше для России был тот же Хрущев — предтеча демократов, крестный отец оттепели? Отделил от России Крым? Какое отношение имеет Украина к Крыму?! И это — самая горячая точка в будущем. Самая ужасная. Сколько там будет человеческих потерь, представить страшно.

Иван Грозный малой жестокостью добивался гигантского блага последую­щего и усиления, и расширения государства. Царь-собиратель. Это ему кланяется Ермак и говорит, что земля сибирская присоединится к Московскому царству. И знаете, что отвечает ему Грозный? “Тимошка! Не насильствуй в веру Православную местные народы! Беда на Руси может быть!..” Вот вам и деспот, вот вам и насильник. Каково звучит сегодня? Кто способен теперь это сказать? Никто. Я чувствую его боль, его страдания за всю многоязычную Русь.

Он, конечно, был оболган историей — и не только советской. Кроме крови и жестокости, у нас не хотят видеть ничего. Получается так, что почти все официальные суждения об Иване Васильевиче строятся на словах и свидетельствах Валишевского, поляка по крови, ненавидевшего все, что могло усилить русскую государственность и русское православие. И как же легко мы, однако, идем на поводу у таких сомнительных, пристрастных свидетельств!.. А в Александровской слободе и в Оптиной пустыни сохранились уникальные, потрясающие документы. Они открывают совсем другие стороны его характера. Не самодур был наш великий царь. А один из образованнейших и самых талантливых людей Европы и Азии! Его знаменитая библиотека пока так и не найдена. И впереди нас ждут большие, важнейшие открытия, как только она отыщется. Многого мы еще не знаем. Но на многое прольется свет...

Познавая прошлое, острее чувствуешь настоящее и предполагаешь точнее будущее. Но первичным в этом моем побуждении — искать, сверять, уточнять — было, конечно, то, что мне хотелось уйти от штампов, которые созданы в фильме Эйзенштейна. Я искал другие стороны характера, другие проявления личности. А то, что стало мне открываться — это не только превзошло все, о чем я догадывался; это кардинально меняло устоявшуюся историческую трактовку!