Журнал Наш Современник №6 (2003)

В литературоведении указывалось на параллельность образов Иешуа и мастера. Каждый из них по-своему утверждает истину и принимает за это крестные муки. “Тот, кто творит, не живет без креста”, — написал М. А. Бул­гаков в “Музе мести” (1922).

По свидетельству очевидца, на одном из диспутов середины 1920-х гг. М. А. Булгаков говорил, что в России было “явление Льва Толстого русским читателям”.

“— Явление Христа народу! — выкрикнул кто-то из недоброжелателей Михаила Булгакова.

Булгаков ответил, что для него явление Толстого в русской литературе значит то же, что для верующего христианина евангельский рассказ о явлении Христа народу”.

В истинном художнике М. А. Булгаков видит черты Христа.

Завершая свою речь на владикавказском диспуте о Пушкине (1920), Булгаков сравнивал Пушкина с Христом. По кощунственному выражению полуграмотного хроникера, Булгаков “в последних словах сравнивает Пушкина с тем существом, которое заповедало людям: “не убий”.

Добавим, что сама накаленная обстановка владикавказского диспута, задуманного как суд и казнь над Пушкиным (его портрет устроители предпо-лагали порвать в конце), могла напомнить другой суд, другую казнь, происхо­дившую два тысячелетия назад. Именно так, возможно, воспринимал проис­ходившее М. А. Булгаков — оппонент агрессивно настроенного докладчика.

Наследие А. С. Пушкина, его судьба для М. А. Булгакова — символ пророческого предназначения художника.

 

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

“Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей”.

Здесь уместно вспомнить слова Ф. М. Достоевского о Пушкине: “Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно проро­ческое. Пушкин есть пророчество и указание”.

Художник булгаковских произведений призван быть пророком.

Но почти всегда у булгаковского творца возникает искушение не исполнить своего пророческого предназначения, закрыться в подвале (“Мастер и Маргарита”) или мансарде (“Театральный роман”), уйти в себя, то есть “сойти на низшую ступень”, стать “художником для себя и немногих”.

Для М. А. Булгакова символом Творца, затравленного бессмысленной толпой, был А. С. Пушкин (пьеса “Последние дни”).

Общепризнано, что одним из множества источников романа “Мастер и Маргарита” была пьеса К. Р. (К. К. Романова) “Царь Иудейский”.

Возражения встретила догадка, что М. А. Булгаков использовал “Царя Иудейского” и при работе над пьесой “Последние дни” (“Пушкин”).

Возражения сводятся к тому, что пьеса К. Р. слишком слаба, бесконфликт­на и поэтому не может служить образцом для прекрасного драматурга Булга­кова.

Центральным героем пьесы “Царь Иудейский” является Христос, не появляющийся на сцене. В булгаковской пьесе также отсутствует на сцене главный герой — А. С. Пушкин. Учитывая сказанное нами о соотнесении в творческом сознании Булгакова Пушкина с Христом, думается, что в замысле “Последних дней” была учтена пьеса К. Р.

Попробуем привести дополнительный аргумент.

Для М. А. Булгакова А. С. Пушкин всегда был “солнцем русской поэзии”. Слова В. Ф. Одоевского звучат в булгаковской речи на диспуте 1920 г. Образ солнца сопровождает пьесу “Последние дни” (контраст света и тьмы. Пушкина и враждебного окружения). В картине дуэли возникает багровое зимнее солнце на закате.

Солнце возникает на всем протяжении действия пьесы К. Р. и несет подобную же символическую нагрузку.

 

Он, Праведник, Он, посланный нам с неба,

Он, солнце истины и Божий Сын,

Повис, простертый на кресте позорном.

И вы дивитесь, что погасло солнце...

 

Пускай навек Твои сомкнулись очи

И плотию уснул Ты, как мертвец,

Но светит жизнь из тьмы могильной ночи,

Сияя солнцем в глубине сердец.

 

Он, как жених из брачного чертога,

Из гроба вышел! Радостно с небес

Сияет солнце. Будем славить Бога!

 

Солнце на закате, символ конца жизни, появляется в ключевые моменты действия романа “Мастер и Маргарита”. В первой главе — страшный майский вечер на Страстной неделе, когда “солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо”. В последней главе — “Мастер повернулся и указал назад, туда, где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле”.

В “ершалаимских главах” “Мастера и Маргариты” в руки к Пилату попадает некий “черновик”, “набросок” Евангелия. Приведем сцену чтения Пилатом свитка Левия Матвея:

“...Пилат морщился и склонялся к самому пергаменту, водил пальцем по строчкам. Ему удалось все-таки разобрать, что записанное представляет собою несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков.

Кое-что Пилат прочел: “Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты...”

Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал:

“Мы увидим чистую реку воды жизни. Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл...”.

Слова Иешуа, записанные Левием Матвеем, соотносимы со следующими изречениями из Апокалипсиса: