Журнал «Парус» №90, 2023 г.

Забыв про красного коня,

тебя лохматую и злую

во сне сотру, и нарисую

какой?

Хотел бы видеть вновь

свою вчерашнюю  любовь,

я так бессмысленно ревную,

ко всем, кто были до меня…

В тоске по безмятежным дням,

когда так откровенно спится,

и не взлететь, не опуститься,

мы – не пернатые…

Ведь птица

с потерей неба не смирится,

и нам бы вместе к небесам!

Прости, бродяга Дон-Кихот,

по нарисованным  аллеям,

где солнце круглое алеет,

я поскачу за Дульсинеей,

с годами замедляя ход…

У сказок дел – невпроворот,

веками шелестят  страницы,

часам пора остепениться,

не подавать свой страшный знак:

тик – так…

тик – так…

тик – так…

Евгений РАЗУМОВ. «Это ангелов падают тени»

* * *

Останутся письма. (По сути, – уже в никуда,

уже ниоткуда.) Зачем их писали, Саида,

деревья и птицы; и наши с тобой города;

и мы, получается?.. От заоконного вида

пора отвыкать. (Говорят человеку глаза.)

А он по привычке находит зацепку в июле,

где ты родилась, где летает еще стрекоза,

где яблоки зреют, где мы навсегда не уснули.

«И это зачем, получается?..» – думает клен.

(Ему за окном, очевидно, виднее, Саида.)

Я помню, Саида, что был я когда-то влюблен.

И адрес писал на конверте (я помню) – Колхида.

(Ну, может, правее, где бродит еще Геродот

среди пастухов, именуемых…) Впрочем, не надо

себя возвращать в этот месяц, тем более – год,

где горечь сулит древнегреческий вкус винограда.

Останутся письма… (Рука не бросает в огонь.)

Июль за окном… (Повторяемость яблок в природе.)

И, может, – душа. (На которой осталась ладонь

Твоя – отпечатком.) Закладка моя в Геродоте.

2.1.2016

* * *

Так бы и шел бы по снегу Увы-Человек,

в коем душа обитает согласно природе,

где эта птица летает и где этот век —

вроде картинки и памяти чьей-то навроде.

Только Увы-Человеку за сорок уже.

(За шестьдесят, если паспорту верить отчасти.)

Много чего у него, говорит, на душе,

чтоб говорить поперечному-встречному «здрасте».

То-то молчит… то-то трогает пикой сапог,

то есть башмак, то есть ногу в чулке из оленя.

За шестьдесят на земле он изрядно продрог.

(Что-то скрипит, говорит он, вдобавок в колене.)

«Ну, ничего… отдохнем», – говорят башмаки.

«Горло промочим», – ему обещает баклага.

«Экие вы, – он потрогает грудь, – дураки!..

Зря, что ли, воет четвертые сутки собака?..»

Дескать, увы, окончательно кончится лес,

где догонял, если памяти верить, оленя.

Даже молитвы – и той остается в обрез.

Птицы летят?.. Это ангелов падают тени.

5.1.2016

* * *

Потрясающий мужчина в потрясающей черкеске.

Он кинжалом потрясает. (Он, наверно, янычар.)

Ну, а я… Всего лишь поезд, смотрит из-за занавески

где старик (почти) сегодня на вчерашний на анчар.

Он (старик) любил когда-то это место на планете,

то есть девушку, конечно, что приходит из-за гор.

«Путы жизни», – ты сказала?.. Поезд вышел на рассвете,

но приехал ли куда-то – не известно до сих пор.

«Где застрял?» – не спросят люди (например, у семафора).

Может, в памяти ущелья, там, где горная река?..

Или около аула, где тебе родиться скоро

суждено?.. (Куда забросит этот поезд старика?..)

Он (старик) любил когда-то эту яблоню до неба,

под которой ты стояла, ты – ресницы опустив.

Кто еще тебя полюбит ТАК?.. (Отчаянно и слепо.)

Кто тебя ТАКОЙ услышит?.. (Твой божественный мотив.)

Потрясающий мужчина в потрясающей черкеске?..

Что ж… Возможно. Ведь возможен этот мир и без людей.

Поезд встанет у перрона. И не дрогнут занавески.

Только ржавчина покроет груды тряпок и костей.

8.1.2016

* * *

Я назову тебя «роман», куда тропическая ночь

вовсю совала лепестки, дурманя голову мою.

И ты опишешь мне ее – цветов таинственную дочь,

перед которой до сих пор, представь, в душе своей стою.

Почти Гоген, чей чемодан увез куда-то пароход,

где курит трубку капитан, где люди белые живут.

А я – живу?.. Не знаю сам. Живу – уже тридцатый год.

(Без той, которую то там встречаю в памяти, то тут.)

Она по-прежнему юна и ходит снова голышом

среди кумирен прошлых лет, среди деревьев и травы,

где мы на острове живем (конечно же, на небольшом),

где, может быть, хотели б жить и вы, и вы, и вы, и вы…

А что же времени пила, что пилит всякие цветы

на всяком дереве, – она обходит остров стороной?..

Не знаю. Это-то как раз, роман, мне и опишешь ты,

хотя бы в двух словах, ага, хотя бы строчкою одной.

Зачем Гогену чемодан?.. Зачем и мне теперь Париж?..

Ведь у романа есть конец, совсем другие где несут

цветы… Так пахнет пароход, где курят, видимо, гашиш,

где больше дочери цветов не встречу я ни там, ни тут.

10.1.2016

* * *

«Нет никакой Саиды», – я написал в романе,

где над букетом белым (помню) кружили осы.

«Да и была ли?..» – спросят люди-вавилоняне,

те, что наги сегодня, те, что сегодня босы.

«Где их туники-тоги? Где, – говорю, – браслеты?..»

Ветер молчит над Тигром. И над Евфратом – тоже.

«Нет никакой Саиды тридцать второе лето», –

осы жужжат хитином. «Тридцать второе?.. Боже!..» –

не говорит мой разум (там, где болело сердце).

Не говорит – но слышу: наши смеются дети

там, где в раю открыта (так показалось) дверца,

там, где «люблю» – чеканка на золотом браслете.

«Где тот браслет, Саида?..» – над камышом Евфрата