Журнал «Приключения, Фантастика» 3 ' 95

Кинулись отбивать товарища у приставов. Приставы за бердыши, поляки за сабли. Толпа приняла сторону своих. Мужики давай оглобли выворачивать, бабы в поляков — горшками. Но воин есть воин. Грохнули пистоли. Напор! Побежали москали, не устояв перед шляхетскою отвагою! Бежали покрикивая: «Наших бьют!», и уже не сотни — многие тысячи собрались и пошли на ненавистных пришельцев. Умирали, но и били до смерти.

Дмитрий Иоаннович, услышав о побоище, побелел, закусив нижнюю губу молчал, глядя в ладонь, будто на ней написано было что надобно делать.

— Недели после коронации не прошло! Подарочек! — крикнул по-мальчишески, сорвавшимся от обиды голосом, но приказ отдал ясно, рубя короткой рукою воздух. — Посольский двор, где укрылись обидчики народа, окружить пушками! Выслать глашатаев с указом моего царского величества: виновные в избиении народа будут наказаны. Если шляхта не подчинится указу, не выдаст зачинщиков, то вот мое первое и последнее слово — снести Посольский двор пушками до самой подошвы!

Разыграв огорчение, покинул тронную палату и, оставшись наедине с Яном Бучинским, попросил его дружески:

— Сам езжай к нашим людям на Посольский двор. Скажи, пусть вышлют и выдадут страже троих. Обещаю: волоса с их голов не упадет. Скажи им всем также: ныне Москва — овечка, но если она станет бараном — никому из нашего брата несдобровать. Бойцовый баран яростью самого вепря превосходит. Я знаю это. Я видел.

На следующий день Дума, хоть и почтительнейше, но твердо приступила к государю, умоляя решить вопрос с иноземцами на Москве. И с казаками!

Бояре говорили друг за другом, по второму разу, по третьему, а государь сидел безучастный, и горькая складка просекла его лоб, чистый, совсем еще юный.

Остаться один на один с Московией — не смертный ли приговор себе подписать? Нагих не любят. Всей опоры Басманов для прибывший из Грузии Татищев. Но что делать? Против притчи не поспоришь и плетью обуха не перешибешь.

Засмеялся вдруг.

— Что вы так долго судите да рядите? Разве дело не ясное? Гусаров и жолнеров за то, что порадели мне, законному наследнику отцовского стола, за то, что искоренили измену Годунова — наградить и отпустить. То же и с казаками.

Воззрилось боярство с изумлением на государя, ишь как все у него легко! Да ведь и толково!

— У меня нынче есть еще одно дело к Думе, — сказал государь, становясь строгим и величавым. — Мы в последнее время все о казнях думали, а пора бы и миловать. Где грозно, там и розно. Хоть и говорят, что ласковое слово пуще дубины, я за ласку. Посему вот мое слово, а от вас приговора жду: Ивану Никитичу Романову, гонимому злобой Годунова, вернуть все его имение и сказать боярство. Старшего его брата, смиренного старца Филарета — о том я молю тебя, святейший патриарх Игнатий, — следует почтить архиерейством.

Улыбающийся патриарх Игнатий тотчас поднялся с места и, показывая свою грамоту, объявил:

— О мудрый государь! А я тебя хотел просить о том же, вот моя грамота о возведении старца Филарета в сан ростовского митрополита.

— Рад я такому совпадению, — просиял государь. — Федор Никитич был добрым боярином и в монастырской своей жизни заслужил похвалу от многих. Каков до Бога, таково и от Бога.

На радостях никто не вспомнил о митрополите Кирилле, которого сгоняли с ростовской митрополии ни за что ни про что. Может быть, и вспомнили бы, но царь Дмитрий сыпал милостями только рот разевай: двух Шереметевых в бояре, двух Голицыных в бояре, туда же Долгорукого, Татева, Куракина. Князя Лыкова в великие кравчие, Пушкина в великие сокольничье.

— Я прошу Думу вспомнить еще об одном несчастном, — продолжал Дмитрий Иоаннович, — о всеми забытом невинном страдальце, о царе, великом князе тверском Симеоне Бекбулатовиче. Его надо немедля вернуть из ссылки и водворить на житье в Кремлевском дворце. Он выстрадал положенные ему царские почести.

Дума снова была изумлена широтою души государя и совсем уж изнемогла, когда было сказано:

— Шуйских тоже надо вернуть. Они сами себя наказали за непочтение к царскому имени. Надеюсь, раскаянье их шло от сердца. Мне незачем доказывать всякому усомнившемуся, что я тот, кто есть. Шапку Мономаха Бог дает. Он дал ее мне. А теперь обсудите сказанное, у меня же приспело дело зело государское — надо испытать новые пушки.

5

Пушки стояли на Кремлевском холме. Государь явился к пушкарям всего с двумя телохранителями.

— А ну-ка показывайте, чем разбогатели.

Две пушки были легкие, а третья могла палить ядрами в пуд весом.

Дмитрий Иванович велел поставить цели. Пушки зарядил сам, сам и наводил, слюнявя палец, определяя силу и направление ветра. Три выстрела — три глиняных горшка разлетелись вдребезги.

— А теперь вы! — приказал государь. — Пушки отменные.

Когда все три пушкаря промазали, поскучнел, но тотчас окинул цепким взглядом всех, кто был при пушках. Подозвал самого молодого.

— Видел, как я навожу?

— Видел, государь!

— Наводи.

Получился промах.

— Еще раз наводи!

Пушка тявкнула, горшок рассыпался.

— Молодец!

Вытащил кошелек.

— Всем, кто попадет с первого раза полтина, со второго — алтын.