Журнал «Приключения, Фантастика» 4 ' 96

Я хотел бы, да, хотел бы,
Чтоб рука моя нагая,
Неизбывно-человечья,
Налилась бы жгучей силой,
Твердокаменною стала б,
И тогда б я той рукою
Твердокаменной своею
Бил по голове, покамест,
Кровью, волосом залеплен,
Не пробил бы постепенно
Дырку в черепе ненужном.
Чрез дыру эту большую
Я перстом паучье-цепким
В недра сущности ворвался б
И принялся им крутить бы
В мозге, мыслях и кровище.
Забурлил, заволновался
Котелок пустых желаний,
Извергать парами начал
Яд сомнений, соль разлуки,
Желчь и морок дружбы тщетной,
И любви порочной сахар,
Одинокий дым свершений,
Веры страшную химеру,
И победный призрак страха.
Соль сомнений, яд разлуки,
Желчь любви, тщету порока,
Одиночества химеру
С ароматом нафталина, —
Все смешал я жестким пальцем,
Обуянный разрушеньем,
С криком громким в бой кидаясь,
Идеалам изменяя
И плюя на прах закона.
Все расставил в голове я
По местам своим исконным.
А потом я полной горстью,
В прошлом щедрой на даренья,
На тяжелый мрамор гладкий
Ляпнул б первую добычу —
Кровомозга сгусток жуткий,
Кляксой красною бы ставший,
Раз, другой, — и так, покамест
Котелок вечно болящий
До дна вычерпан не будет.
А затем — короткой скалкой,
И привычной, и удобной,
В блин кровавый все расплющить —
Соль любви, тщету разлуки,
Химеричный призрак счастья,
Ледяной песок измены,
Отвращенье первой ночи,
И напрасный веры пламень,
И смиренный рев молитвы,
И поганый ужас смерти,
И фонтаны, и прозренья,
Что приходят мутным утром,
Винных грез итог понятный,
И так дальше, и тем больше,
Чтобы голова пустая
С этим новым состояньем
Пообвыклась бы немножко.
Блин кровавый тощ и дырчат.
Прокатить еще раз скалкой —
И готов к употребленью.
Скалку в сторону, один раз
Загнут левый уголочек,
Загнут правый уголочек,
Сложен пополам любовно
Мерзкий блин тщеты и тлена —
Превратился он в журавлик
Безобразный, но летучий.
Ветер вечности поднялся,
Небосклон судьбы стал хмурым.
Прянул с места мой журавлик,
Полетел, расправив крылья,
Полетел, вихляясь, корчась,
Скрылся прочь.

Град богов, семивратные Фивы, в который уже раз распахнули свои врата Месу, врата невидимые и недоступные, но от этого вовсе не перестающие быть реальными. И он вошел, как когда-то входил в Фивы некто сфинксоборец Эдип — победителем и будущим властелином-царем. Но совсем не предвкушение вожделенной награды ощущал Мес, возносясь на лифте к себе на последний этаж, поднебесную конуру в концерне «Олимп». А чувствовал он жуткое сосание пустоты, облекшей сердце, — пустота такая возникает в конечные и гибельные моменты, когда должно прийти решение, но не приходит. Но что хуже может быть того, когда не понимаешь своей горечи, не знаешь ее истоков, и душа воет в тоске, ибо, чует злобу и слепоту рока. Так и Мес, словно душа неприкаянная, бродящая ночами у жилищ и костров, окунулся вновь в переживания прежнего, занятость и поглощенность делом, но все равно знал внутри, что и это — не выход.

Он вознесся в небеса и вышел к двери с табличкою «Ференц Нуарре». Кабинет за время долгого его отсутствия успел неуловимо преобразиться — ведь здесь хозяйничал Штумпф, когда он сам не мог заниматься делами. И запах здесь стал другой — такой же неуловимый, но ясно говорящий о присутствии нового хозяина.