Журнал «Рассказы». Жуткие образы ночных видений

Вторая жертвенная пара – слуга и конь – дались легче. Удушенный не был ей знаком. Однако надо смириться, что прежде, чем она закончит, встретится немало примелькавшихся лиц. Впереди еще сорок восемь коней. Сорок восемь слуг. Если выдержит рассудок, справятся и руки.

Церемония затянулась до позднего вечера. Последнего слугу она душила долго, мучительно. Потом упала рядом с умершим – сто первая среди сотни тел. Воины понесли ее к яме и разместили в ногах у царя, поверх золотых украшений. Рядом положили десяток удушенных слуг. Рыжеволосый помощник конюха оказался напротив, смотрел на нее остекленелыми глазами.

Остальные безжизненные тела насадят на кольядля жесткости и водрузятвертикально на туши коней. Жуткие сторожевые сберегут курган от чужаков. Этой церемонии, а также возложения тотемных камней она не увидит: яму уже накрыли бревнами, начали класть дерн. Ей не суждено выйти из погребальной камеры долгие сорок дней.

Когда перестали болеть руки и над головой затих шум насыпаемой земли, она сказала тайное слово, и кровь в жилах вспыхнула белым. Свечение было пока слабым. Несмотря на убийства, ее душа не сломалась полностью. Оставалось еще человеческое.

В свете собственной крови она пила и ела заготовленную трапезу ради поддержания жизни в усталом теле. Вокруг зловонно разлагались трупы. Тлел и царь: благовония, которыми наполнили его утробу, не могли перебить смрада.

Она принадлежала мертвым, и мертвые жили в ней. В легких, в животе, в сосудах. Кровь светилась все ярче, вены пульсировали – бедная душа надеялась сбежать.

Спустя дней двадцать, когда силы истощились, она поползла прочь из погребальной камеры – к отдушине в конце коридора. Сквозь маленькое окошко между бревнами увидела звезды. Но тут в дыре появилось острие копья. Ей не позволят выйти раньше времени. Слишком многие отдали жизни, чтобы ритуал состоялся. Нет права отступить.

Душа, согласно их верованиям, являлась в мир чистой, как небесная гладь. Если в голове хранились лишь самые необходимые воспоминания, душа накапливала все, даже мелочи. Но главное – в ней обитали чувства, придававшие событиям смысл. Из души исходили обида, удовольствие, ненависть, любовь. Все, что делает человека собой.

После смерти боги смотрели усопшему в душу, оценивали: много ли груза он собрал за жизнь? Стоит ли сохранить его личность? Не заинтересовавшие их души стирались и рождались заново на земле. Все их прежние страдания и радости оказывались бессмысленными.

Наконец настал сороковой день. Об этом ее оповестили истошные крики, доносящиеся с поверхности. Сегодня души слуг, претерпевшие агонию разложения в мертвых телах, начнут отлетать. Она снова сказала тайное слово и увидела белый дым, поднимавшийся от трупов. Пришло время призвать богов и освободить душу царя, убрав травы из его живота.

– О великая Табити! – закричала она хриплым от долгого молчания голосом. – О Папай и Апи! Вы, Ойтосир, Аргимпаса, Таргитай, Тагимасад! Умер величайший из людей! Зрячий среди слепых! Бог среди смертных! Достойный зваться вашим братом!

Ее слова о царственности усопшего подтверждали мерцающие груды золота и отлетающие души слуг, которые слились в единую белую воронку. В этом смерче возникли призрачные лица. Их выражения менялись ежесекундно: злое-доброе, довольное-разъяренное.

– О великие! – обратилась она к лицам. – Взгляните на верных слуг, отдавших себя во славу царя царей! Взвесьте золото, данное ему в дорогу! Не это ли достойный вас собрат?

Она вскрыла живот царя ритуальным ножом и вычерпала бальзамирующие травы. Душа его взметнулась под потолок языком белого пламени и присоединилась к чехарде добродушных и злых лиц. Ритуал свершился. Народ обрел нового заступника в сонме богов, а умерший царь получил истинное бессмертие.

Что же досталось ей?

Она ползла к выходу из кургана, превратившись в иное, проклятое существо, чья побелевшая душа никогда уже не вернется в сердце и будет вынуждена скитаться по чужим телам. Вечно.

Соня очнулась и успела увидеть, как опорожняется чаша из черепов. Белая жидкость текла к ней в руку, алая – в тело матери. Души постепенно менялись местами. Ускользало что-то важное: счастье детства? мечта познакомиться с отцом? любовь к матери? Соня сохранила все воспоминания, но некоторые из них стали блеклыми. Без наполнявших их чувств они потеряли всякий смысл.

И все же любовь к жизни у Сони еще осталась.

Голова, и без того ватная, закружилась. Желтая-желтая детская поплыла перед глазами, мебель затанцевала, и над Соней возникла люстра, висевшая по центру комнаты. Свершилось.

– Всё! Всё! – раздался ее старый детский голос. – Задуши ее!

Папа кинулся к ней с протянутыми вперед руками. Соня, такая неуклюжая в новом взрослом теле, повалилась набок вместе со стулом. Спинка спасла ее.

Она изловчилась и сунула руку под простыню. Кочевница, запертая в детском вялом теле, схватила ее, но оказалась слишком слаба. Соня взялась за стрелу поудобнее и – вжик! – всадила Антону в глаз. Папа задергал конечностями, как кузнечик, попавший к детям-живодерам.