Журнал Виктора Франкенштейна

Должен признаться, история Полидори завладела моим вниманием.

— Каких же размеров это существо?

— Несколько выше человеческого роста, однако гораздо сильнее и быстрее в пропорциональном отношении.

— Но почему миру ничего не известно об этом чуде? Ведь его существование наверняка перевернуло бы все нынешние понятия о жизни и мироздании!

— Его скрывают иудеи. Я и сам принадлежу к этой вере, а потому могу говорить о том, что мне известно. Они не хотят быть поднятыми на смех, прослыв колдунами или сатанистами.

— И как же они скрывают это существо — голем?

— Оно боготворит раввина, своего повелителя. Раввин может уничтожить его с той же легкостью, что создал.

— Это любопытно, мистер Полидори. Не изъясните ли вы мне суть дела?

— Он сохранил остатки материалов, из которых был сотворен голем. — Полидори внимательно взглянул на меня, словно желая установить, что побудило меня задать подобный вопрос. — Все, что ему понадобилось бы, — возвратить их существу тем или иным способом, явным или потайным, а затем произнести некие ритуальные слова. Как только они прозвучат, голем обратится в прах.

— Известны ли вам эти слова?

— Увы, нет.

— Могли бы вы разузнать их по моей просьбе?

— Вы, я вижу, взволнованы, сэр. Не больны ли вы?

— Отнюдь нет. Меня возбуждает пришествие нового познания. Оно влечет меня само по себе.

— Истинный философ.

— Я поклоняюсь мудрости в любой ее доступной форме, сэр. Сможете ли вы — будет ли вам позволено — установить, что это за слова?

— Это возможно. Я состою в переписке с учеными из Праги.

— Это дало бы мне огромное преимущество.

— Почему же?

— Как я уже упоминал, меня влечет познание.

В этот момент Байрон произнес тост — не за атеизм, как он предлагал в театре, но за луддитов, ломавших станки, которые «взбунтовались против общества машин». Биши с воодушевлением присоединился к тосту, превознося революционный дух, что веял на севере.

— Чертовски утомительное занятие — цитировать человеку его собственные слова, — сказал Байрон. — Но стоило Тому Хоггу мне их прочесть, как мне захотелось обнять вас, Шелли!

Оставшись стоять, он громким и отчетливым голосом продекламировал:

Все смешалось там, как сон,
Тень разорванных знамен,
Там глухой протяжный стон
Мчится в меркнущую твердь:
«Смерть! На бой! Свобода! Смерть!» [33]

Биши подхватил последнюю строчку и вновь поднял стакан с криком «ура», на который в кабинет заглянул один из официантов.

— Всё ли джентльменам по вкусу? — осведомился он у Полидори.

— Они, Эдмунд, приветствуют будущее.

— Стало быть, зрение у них лучше моего, сэр.

— Они поэты.

— В таком случае желаю им удачи, сэр.

И официант, заключив, что в данный момент его услуг не требуется, с поклоном удалился. Байрон провозгласил новый тост:

— А теперь, джентльмены, выпьем за блядей!

Видно было, что Биши смущен этим предложением: будучи натурой более утонченной, нежели лорд Байрон, он всегда чурался любой грубости в выражениях. Однако он поднял стакан и выпил вина с явным удовольствием.

— Вы состоите на службе у лорда Байрона? — спросил я у Полидори.

— Его светлость кормит меня. В обмен я приготовляю смеси, полезные для его здоровья. В данный момент я уговариваю его частично избавиться от толстоты.

— С виду он упитан, но не более того.

— Видали ли вы его матушку? Он унаследовал эту склонность. Лучше пресечь это сейчас.

— Какие методы вы применяете?

— Слабительные. Я делаю так, чтобы пища скорее проходила через его организм. К тому же слабительные сжигают жировую ткань.

Эта форма лечения показалась мне новой. Однако самое жгучее любопытство вызывал во мне сам Полидори.

— Что вы думаете об англичанах? — спросил я его.

— За исключением лорда Байрона?

— Как вам будет угодно.

— Моей благосклонности к ним хватает на то, чтобы жить среди них. А вы?

— Они превосходные экспериментаторы. Ничего не принимают на веру.

Я собирался было развить эту тему, но тут он положил ладонь на мою руку:

— Я заметил, мистер Франкенштейн, что вы страдаете легкой нервной дрожью — вот здесь, пониже левой скулы. В чем причина вашего беспокойства?

— Меня ничто не беспокоит.

— Вы лукавите со мною. Вы превратились в англичанина. — Он засмеялся. — Пустое. Не буду вас более расспрашивать. Возможно, это дела сердечные. Возможно, это tremor cordis [34].

— Сердце мое в полной исправности, сэр.

— Как бы то ни было, я могу облегчить напряжение этого нерва. Полагаю, вам доводилось пробовать опийную настойку?

— Мне давали ее. Когда у меня была горячка.

— У меня имеется нечто получше. У меня есть порошок собственного изготовления, который следует смешивать с опиатом.

— Вы предписываете это средство и ему? — Я взглянул на Байрона, погруженного в беседу с Биши, и услышал, как он произнес фразу «современный Прометей».

— Разумеется. Он называет его своею музой.

— И эта дрожь, как вы ее изволите называть, прекратится?

— Несомненно. В то же мгновение.

— Я буду вашим должником, мистер Полидори.