Журнал Виктора Франкенштейна

Биши обладал замечательной способностью возвышаться над обстоятельствами. Мы сидели в прыгающей каюте, и он развлекал нас с Фредом рассказами о морских путешествиях, которые читал в детстве. С живостью продекламировал он те строчки из «Одиссеи», где Одиссей плывет по узкому проливу между Сциллой и Харибдой, о том, как в море «вода клокотала, словно в котле на огромном огне. И обильная пена кверху взлетала, к вершинам обоих утесов» [35]. То был его собственный перевод — я уверен, экспромт.

Внезапно в дверь каюты постучали, и перед нами появилась Лиззи. Она присела в неглубоком реверансе.

— Пришла доложиться вам, мистер Шелли, что хозяйке куда лучше. Она вашего общества желает. Вы бы к ней зашли на чуть-чуть.

— Иду, Лиззи! Ты и обернуться не успеешь, как я уж буду там. — И он, поспешно распрощавшись со мною, удалился.

Мы с Фредом остались сидеть в молчании. Фред насвистывал, глядя в иллюминатор.

— Да перестань же ты, Фред! У меня голова болит от этого шума.

— А вот и кит этот опять.

— Не ошибаешься ли ты? Сомневаюсь, чтобы китам часто приходилось заплывать в эти воды.

— Где вода, сэр, там и кит. Да вы взгляните.

Я подошел к иллюминатору.

— Ничего не видать, Фред. Тебе почудилось. Будь любезен, сходи разыщи капитана, спроси, долго ли нам еще плыть.

— Старый хрыч, — сказал Фред, вернувшись с капитанского мостика. — Говорит, час-другой. Я ему: так сколько часов-то? Он мне: что я, Господь Бог? Я ему: да куда уж вам. Тут он дверь-то и захлопнул.

Оставалось и вправду несколько часов — на несколько часов больше, чем я ожидал, ибо некоторое время мы, заштилевав, покоились на перекатывающихся волнах. Наконец в каюте появился Биши.

— Мы подходим к земле, — сказал он. — Матросы забегали.

На деле нам предстояла задержка — корабль заштилевал перед самым входом в гавань. Однако капитан наш с умением, достойным восхищения, поймал внезапный порыв ветра, и мы подошли к причалу. Вдоль доков вытянулась очередь изо всяческих экипажей и карет — одни были уже заняты, другие стояли в ожидании, пока их наймут. Мэри с быстротой, которая, как я вскоре обнаружил, была ей обыкновенно присуща, подошла к одному из кучеров и принялась о чем-то торговаться. Мы заранее условились, что наймем карету, которая повезет нас через Голландию и часть Германии, хоть Биши и выказывал желание ехать через Францию и Италию. Желание его, однако же, вовсе не было принято Мэри в расчет, и с кучером договорено было, что он проедет через низины Голландии, а затем направится дальше, к Кельну.

— Мне рассказывали о разгромленной Франции, — сказала Мэри, когда мы уселись в карету. — Казаки ничего не пощадили. Деревни сожжены, люди умоляют о куске хлеба. К тому же, auberges [36] грязны. Повсюду болезни. Помилуйте, Биши, Франция не та страна, что существует в вашем воображении.

— Таких мне вовек не найти, — парировал он. — Но я живу в непрестанной надежде.

Впятером мы удобно расположились в экипаже, где имелась и лесенка, ведущая к сиденью на крыше — на случай, если кто-либо из нас предпочел бы сидеть на свежем воздухе. Лиззи с Фредом усердно разыгрывали комедию: изображая безразличие, они ни разу не заговорили между собою, не бросили друг на дружку и взгляда. Фред сидел подле меня, у окна в углу кареты, глядя на пробегавшие мимо виды; Лиззи сидела рядом с Мэри, в противоположном углу, всецело погруженная в то же занятие. Ландшафт в этой части Голландии был довольно однообразен, лишь время от времени показывались поселение или деревня, словно принадлежавшие кисти ван Рейсдала — с тою лишь разницей, что эти поселения, все как одно, были грязны, неухожены и обветшалы. Я обратил на это внимание Биши, он же предпочел с восторгом беседовать об альпийских красотах, которые нам предстояло увидеть в конце нашего путешествия.

— Человечеству необходимы величие и одиночество, — говорил он. — Не эти мирные пастбища.

— Покой — немалое преимущество, — отвечал я.

— Это покой упадка. Дух времени сменился. Нынче его носитель — тот герой, та одинокая душа, что бесстрашно глядит в лицо своей судьбе.

Тут он принялся цитировать строки из собственного стихотворения. Мы проезжали через какую-то голландскую деревушку, а он тем временем, высунувшись из окна кареты, декламировал:

Не двигаясь, не слыша и не видя,
Я вся жила присутствием его,
Он в кровь мою вошел, со мной смешался.
И он был — мной, и жизнь его — моей [37]

.

Путешествие наше продолжалось; миновав Голландию, мы наконец поехали вверх по дороге, ведущей в Кельн. Тут, ближе к Эйфельским горам, воздух становился свежее и глаз радовали новые виды, луга и леса. Мне с детской поры знакомы можжевельник и бук, однако я никогда прежде не видел их в таком изобилии; были здесь и большие обнаженные каменные пласты, что определенно свидетельствовало о приближении гор. В Кельне мы остановились передохнуть на небольшом постоялом дворе неподалеку от главной площади.