— Смотри, это дом, а это — река, а это — дерево. А вот саговая пальма! Будешь хорошим мальчиком, получишь вкусную кашу из саго. А вот это — лук со стрелами. Его надо натягивать вот так. А ну-ка прицелься хорошенько, сейчас подстрелим птицу...
И взрослый мужчина, который сам отличный охотник и не один год уже собственноручно делает луки, неумело повторяет движения приемного отца.
А женщин тем временем учат ловить рыбу.
— Ну не бойся воды! Ничего страшного, держи только сеть покрепче!..
Воспитание длится шесть дней, и шесть дней будут «новорожденные» играть с деревенской детворой, такие же голые и покрытые с головы до ног грязью, как маленькие дети. И те будут играть с ними совершенно нормально, как со своими сверстниками.
А потом на узких лодках, на носах которых скалят зубы деревянные крокодилы, шестерых приемных детей деревни Басим везут на другой берег — в деревню Варес, бывшую деревню врагов, а теперь дружественную. И когда они ступят на берег, старейшина из Басима скажет старейшине из Вареса:
— Возьми моих детей, отдай мне свое сердце.
И торжественно сломает копье.
Дмитрий Биленкин. Догнать орла
— Смотри не залетай далеко! — Мальчик кивнул и сразу забыл наставление. Еще бы! Солнце греет, мама заботится, все в порядке вещей, и думать тут не о чем.
Он стоял на крыше дома напряженный, как тетива. Лодыжки и запястья охватывали сверкающие браслеты движков, а шлем и широкий пояс антигравитатора делали его похожим на звездолетчика — таким же подтянутым, мужественным, снаряженным. Он чувствовал, что мама тоже любуется им.
— Милый, ты слышал, о чем я говорю?
— Ну мам...
Мальчик обиженно шмыгнул носом. Щурясь на солнце, он принял стартовую позу. Вот так! «Команда готова, капитан! Есть, капитан! Уходим в Пространство, капитан!»
При чем здесь мама?
Старт!
Словно чья-то рука мягко и властно взяла его под ноги, приподняла, так что от макушки до пяток прошел холодок, и — ух! — сердце учащенно забилось, когда плоская крыша, мама на ней, деревья вокруг дома плавно и быстро стали уходить вниз.
Они уменьшались, как бы съеживались, а мир вокруг, отодвигая горизонт, расширялся. Воздух стал ощутимым и зримым. Он приятно обдувал вертикально взмывающую фигуру мальчика и от одного распахнутого вдаль края земли до другого заполнял собой все — прозрачный, бодрящий, солнечно-голубой. Чуть-чуть небрежно и горделиво мальчик помахал маме. Она стала теперь совсем крошечной. Земля уходила все дальше, делалась плоской, краски ее грубели, наливаясь тусклой синевой. Этот вид земли никогда не нравился мальчику. Он наклонил голову, биодатчики шлема уловили безмолвный приказ, и вот он уже парил, снижаясь к вспыхивающему серебру далекого озера.
Прежний антигравитатор, которым мальчик пользовался с пяти лет, слегка шумел в полете, а этот новый «Икар» был совершенно, дивно беззвучен. Ни рука, ни нога не зависали, как это было прежде, — мечта, а не машина!
Впрочем, что тут такого? Вчера хорошая машина, сегодня отличная, завтра еще лучше — иначе и быть не могло. Машины ведь тоже взрослеют.
Ближе к земле ощутимей стали мерные токи воздуха. Тело скользило в струях; чуть теплей, чуть прохладней, немножко вверх, немножко вниз, как с горки на горку, как с волны на волну. От удовольствия мальчик зажмурился.
Даже так он знал, над чем пролетает. Сухо и терпко пахнет травой — луг на пригорке. Теперь чуточку колыхнуло — низина. Горячий, смолистый аромат с земли — он над сосновым бором. Влажная, с запахом глины прохлада — берег озера. Душистая струя цветущего шиповника...
А ну-ка! В мальчике точно распрямилась пружина. Открыв глаза и вытянув вперед руки, он ринулся наискось и вниз, вниз, тараня близящуюся стену деревьев. Вокруг все мчалось и сливалось. Он был ракетой, он летел в атаку, впереди была сельва чужой планеты, там насмерть бились его друзья и он, жертвуя собой...
Та же мягкая и властная рука подхватила его вблизи сомкнутых стволов и, отяжелив перегрузкой, подняла над лесом. Как всегда... Это было обидно, что его лишали воли, но всякий раз, когда, замирая от сладкого ужаса, он пробовал вот так врезаться в преграду, спасительное вмешательство автомата доставляло ему невольное облегчение. Потому что, кроме азарта и упоения, все-таки был и страх, совсем крохотный, но все же страх, что автомат не убережет. Но он уберегал всегда, иначе и быть не могло.
Мальчик перевел дыхание. Вершины густого ельника, над которыми он плыл, порой открывали внизу темные провалы со скатами мохнатых ветвей; оттуда тянуло сырым грибным запахом. Можно, конечно, нырнуть и спокойно исследовать такую пещеру, но нет, энергия требовала другой разрядки.
Он круто взмыл вверх и кувыркался, переворачивался, вертелся, пока все зеленое, голубое, солнечное не закружилось в глазах радужным колесом. Тогда он лег на спину.
Мало-помалу мир встал на место. Теперь в нем были тишина и покой. Над головой синело небо, в которое нельзя было смотреть без прищура и которое звало взгляд вдаль, вдаль.